Twix (СИ) - Эллин Ти Страница 46

А потом Андрей, который сказал, что если я хоть раз посмею обидеть Катю, то он тремя ударами не ограничится. Знаю, братец. Если ещё раз обижу, сам себя убью.

Потому что слишком много боли я принес этому солнышку из-за своих страхов. И мне не стыдно говорить правду. Да, я струсил. Но рад, что опомнился в тот момент, когда не окончательно все просрал.

Нам обоим было больно.

Но я больше никогда не позволю чувствовать ей это.

Я сказал, что люблю. Потому что… Ну потому что люблю. Смысл молчать? Чего ждать? Подходящего момента? Не найти лучше. С этой кухней связана огромная часть нашей истории, я должен был признаться ей именно здесь, чтобы все плохое забылось, и чтобы она вспоминала о нашей любви на этой кухне, а не о слезах и ссорах.

— Ты… Дим, — она выдохнула и в панике встала. Я тут же поднялся за ней, подходя ближе. — Дим, ты опять это делаешь! Опять переворачиваешь все в одну секунду с ног на голову! Так нельзя, понимаешь? Я не успеваю привыкнуть к одному, как ты снова…

— Привыкай к этому, пожалуйста. К тому, что я в тебя влюбился. И не отвыкай от этого, Кать. Это конечная.

Катя

Хочется плакать, танцевать, смеяться, умереть, взлететь до облаков, провалиться под землю и снова плакать.

Эта жизнь вьёт из меня веревки, я наверняка в прошлые свои существования где-то сильно косячила, раз отдуваться приходится сейчас и именно таким способом, но…

Но из всех эмоций я выбираю смеяться и заливаться слезами, а всем проблемам и переживаниям резко и стервозно показываю средний палец, потому что именно в этот момент внутри меня что-то щелкает, и я понимаю: всё.

Это конец. И начало чего-то нового.

Потому что я верю Диме, черт возьми. Да. Несмотря ни на что верю. И смеюсь, когда он вытирает мне слёзы, и плачу ещё сильнее, когда прижимает к себе и чуть покачивает, пытаясь успокоить истерику.

Мои эмоции выливаются в неконтролируемый поток слёз, но провести это время на коленях у Димы, который оттащил меня на диван — лучшее, что могло быть.

Не знаю, сколько я так реву, но когда успокаиваюсь, чувствую такое сумасшедшее облегчение, что становится гораздо проще дышать. Как будто до этого к моей груди был привязан огромный камень, а тут его резко убрали, позволив мне жить полноценной жизнью.

— Прости меня, цыпленок, — говорит Дима, когда я наконец-то выдыхаю и поднимаю голову с его груди, чтобы заглянуть в глаза, наполненные раскаянием и беспокойством. — Мне стыдно, что я довел тебя до такого состояния.

— Не делай так больше, и я буду в порядке. Ладно?

Он кивает, не говоря ни слова. Стирает пальцами последние капельки слёз и смотрит так пронзительно и нежно, что у меня щёки краснеют.

— Ты так смотришь…

— Красивая, — он усмехается, видя моё смущение, и наклоняется, чтобы оставить на губах нежный поцелуй.

Слишком нежный. Секундное касание, от которого внизу живота не то, что бабочки летают, там танцует целый зоопарк. Никогда не думала, что Дима может быть таким нежным. Это совершенно на него не похоже, но в целом, я не против, если иногда он будет и таким.

— Фильм будем смотреть? — говорит, не отстраняясь, а я понимаю, что не хочу никаких фильмов. Я вообще ничего, кроме Димы, больше не хочу. По крайней мере не сейчас.

— Не хочу фильм. Хочу, чтобы ты сделал со мной то, что собирался сделать, когда увидел мой пирсинг…

Знаю, что хожу по минному полю, но делаю это абсолютно осознанно.

Настроение Димы в секунду меняется. Взгляд загорается пламенем, а руки на моей талии сжимаются до лёгкой боли.

Фетиши, от которых срывает башню. Я помню. И хочу, чтобы ее сорвало.

Поэтому в следующую секунду я снимаю свитер, оставаясь в одном белье, через кружево которого виднеется пирсинг.

Дима горит. Облизывает губы, как лев перед прыжком на жертву, опускает руки на мои бедра, сжимая сильно, и рычит. Господи боже, он на самом деле рычит, как самый голодный зверь в мире!

Я таю и плавлюсь, мне почти больно от возбуждения, хочется поскорее хоть каких-нибудь действий, иначе просто можно сойти с ума!

— Цыпленок, — хрипло, жарко, возбуждающе. Он припадает к моей груди и обводит полушария губами, не касаясь соска, а потом… А потом опускает губы, задевает горошину и пирсинг, и я буквально теряю связь с реальностью.

Потому что он везде. Его губы, руки, дыхание, слова, его энергия. Дима везде. Его так много, что я почти забываю, что мы не одно целое, а два разных человека.

Вещи летят в разные стороны, кажется, что-то даже с треском совершенно точно улетает в утиль. Дима дикий, ненасытный, но в то же время нежный и осторожный. Он резкий, но не делает больно, и не давит: смотрит, отзывчива ли я к тем или иным манипуляциям.

А я не просто отзывчива. Я банально согласна на все.

— Цыпленок, — я оказываюсь сверху, когда мы абсолютно обнаженные, как телом, так и душой, останавливаемся на грани.

— Не говори ничего.

Не хочу слушать. Наклоняюсь и целую, не нужны мне слова. Я все услышала, все почувствовала. Все остальное будет лишним.

Я… Я просто опускаю бедра, и мы оба замираем, переводя дыхание.