Что, если? - Юлия Резник Страница 46

Мужчины… Что с них взять?

Имана берет ладони Германа в свои и неторопливо прижимает к упругим холмикам. Глухов зажмуривается. Сжимает руки, пропуская между пальцев тугие вершинки. Это гораздо приятнее, чем она могла бы представить. Герман сжимает их, а отзывается между ног… Тягучей сладкой истомой. Имана откидывает голову, призывно приоткрыв губы. Герман торопливо стаскивает с себя свитер и осторожно прижимает Иману к себе. Они замирают, прислушиваясь к собственным ощущениям. Кожные рецепторы сходят с ума... А мурашки разбегаются кто куда... На контрасте с этими дурными зверями Имана с Германом никуда не торопятся. Она просто сидит на нем, обвив его бедра ногами, и, прижавшись щекой к щеке, познает прежде незнакомый ей мир чувственного наслаждения.

У Глухова на груди растут волосы. Немного, но их прикосновение здорово все обостряет. Волны светлой радости омывают тело Иманы и сходятся в одной точке.

– Ты такая красивая. Такая… – шепчет Герман, расплетая косу.

– Какая?

– Такая совершенная для меня… Сожру же тебя… Ничего не оставлю. Ты это понимаешь?

Глухов прихватывает губами подбородок девушки. Она смеется. Откидывает голову, подставляет ему горло… В природе это движение символизирует высшую степень доверия. Германа немного ведет, когда он опускается вниз к трепещущей голубой жилке. Как она может ему доверять после всего?

– Жри, – дразнит Имана, зарываясь пальцами в волосы у него на затылке. Глухов мягко опускает ее на подушку, глядя в глаза, сползает вниз и вот так, ни на миг ее взгляда не отпуская, накрывает сосок губами. И это такое пронзительное ощущение... Такое глубинно-интимное. Кислород воспламеняется в легких. Имана выгибается, хватая ртом воздух, а ловит его жадные губы…

Целоваться она не умеет. Совсем. Это вряд ли вообще можно назвать поцелуем… Скорее она прикусывает его, как зверь, обводит языком, изучая, пробуя. Она его лижет. Неторопливо и со вкусом. Потому кажется, будто ей не хватает смелости. А на самом деле все совсем не так – Имана просто боится что-нибудь упустить. Недодать. И не выбрать то, чем ее так щедро одаривают.

Пока у нее еще есть такая возможность.

Глухов гладит ее нежно. Едва касаясь. Большими пальцами водит по дугам ребер. Касается резинки на белье. Но стоит ей затаить дыхание от накатывающих ощущений, как он опять отступает. И она всхлипывает, и она ерзает, не понимая, откуда взялось это чувство незавершенности.

– Герман…

– Да, любимая… Что?

– Я не знаю, – теряется вдруг. Глухов мажет по Имане внимательным взглядом. Зажмуривается, прижимаясь к ее виску горячими губами.

– Иногда я не верю, что ты реальная. Иногда мне кажется, что я не выбрался из очередной передряги, и все происходящее – просто бред больного воображения.

– С ума сошел? Ты будешь жить долго-долго…

– Мы будем… – поправляет Глухов. – Я тебя не отпущу. Ты же понимаешь это? Скажи, что понимаешь… Имана…

– Что?

– Если это произойдет, дороги назад не будет. Ты вернешься со мной. Черт… Кого я обманываю? Ты в любом случае вернешься!

– Хорошо, – кивает в полубреду и снова неосознанно толкается бедрами. – Герман… – сипит жалобно.

Глухов, чертыхаясь, стягивает с Иманы остатки одежды. Облизав пересохшие губы, косится вниз. На чистый розовый разрез, поблескивающий от влаги. Касается большим пальцем выступающего бугорка. Имана тихонько вздыхает. Герман же, не давая ей опомниться, приникает губами... там. И одним только этим доводит ее до края.

Как же звонко она кричит. Как чисто…

Взлетает вверх, чтобы сожрать все… все ее эмоции подчистую. С наслаждением слизывает ее стон.

Имана никогда не представляла, что это может быть так.

– Иди ко мне. Хочу с тобой…

Не может сформулировать! Но он-то, он понимает.

Осторожно придерживая ее под коленку, Глухов безошибочно находит вход.

– Потерпи, ладно? Больно будет только один раз.

Имана, светло улыбаясь, кивает. Он делает резкий выпад. Разве это больно? Больно ей было без него. А это… Трепещущих век касаются его губы. Боясь пошевелиться, Герман слизывает ее слезы. Хотя напряженное до дрожи тело требует двигаться дальше.

– Не останавливайся. Пожалуйста…

Глухов со стоном подается вперед. Она чувствует болезненную наполненность. На кончиках нервов танцует вечность. Их жизни сливаются в этот момент. Телом прокатываются искрящиеся разряды чистой энергии.

– Снежочек мой, я тебя люблю…

Мокрый лоб. Частые поцелуи… Блаженство с горькой ноткой тоски. Горло перехватывает:

– Да.

Вот и все, что она может выдавить из себя, но он понимает.

– Тебе же будет хорошо со мной? В моем доме? Там тоже кругом лес…

– Да.

– Эй! – смеется с облегчением и таким… сытым мужским довольством. – Ты вообще как, жива?

– Да, – улыбается, потираясь носом о его грудь.

– Просто я тебя залюбил?

– Да.

– Но тебе понравилось? Хочешь, повторим?

Улыбка Иманы расползается до ушей. Все же ей подвластно большое чудо – она умеет быть счастливой в моменте.

– Угу…

– Угу? Не «да»? У тебя есть сомнения? Сильно болит? – Глухов рвется проверить. Но его кое-что останавливает. – Ч-черт.

– М-м-м?

– Я не предохранялся. Ты, очевидно, тоже.

– Не волнуйся, – вздыхает Имана. – Это не будет иметь последствий.

– Как раз меня последствия волнуют меньше всего. Я бы хотел. Только не уверен, что ты готова.

В его глазах ее космос. Имана пальцами прикасается к трогательной ямочке у Глухова на щеке и мягко улыбается.

– Давай не будем о будущем. Давай насладимся тем, что у нас есть сейчас…

– Почему? Ты все-таки уйдешь?

– Да нет же!

– И после ты честно-честно поедешь со мной? Я в спальне ремонт делаю!

– Я поеду с тобой, если хочешь.

Но Глухов как будто бы не верит ее слову. Он расслабляется, только когда приходит черед возвращаться, и Имана действительно едет с ним. Ну, то есть они сначала к ней заезжают. Собирают кое-какие вещи. Подготавливают дом к длительному отсутствию. И возвращаются в его резиденцию.

Герман хвалит себя за то, что сменил охрану. Никто из парней кроме Андрея не в курсе, кто такая Имана. Это хорошо. Она и так, будучи настолько красивой, привлекает к себе повышенное внимание. А если бы кто-то еще прознал, что она не только глазками стрелять может… Короче, совершенно неожиданно на пятом десятке жизни Глухов