Ирина Лобусова - Пять минут до любви Страница 47

— Что с тобой?

Я улыбнулась, чтобы не расхохотаться ему в лицо (мне не хватало только гостиничных истерик!)

— Ничего. Совсем ничего. Понимаешь, мне так с тобой хорошо, что я забыла обо всем на свете.

Он расплылся от удовольствия. Мне захотелось в него плюнуть. Неужели ни один мужчина никогда не видит себя со стороны? Умиление было так явно выписано в его лице, что меня затошнило. Я боялась, что он прочтет истину в моих глазах. Но он не прочел.

В три часа ночи я очнулась как от резкого толчка в грудь и долго не могла понять, где нахожусь. Липкая пелена, еще не упавшая с глаз, мешала смотреть. Кто-то чужой, о котором я ничего не знаю. Было холодно, и на окне занавески шевелились от ветра. Я попыталась прийти в себя и понять, что меня разбудило. Не холод. Я обернулась. На белом фоне подушки выступало чье-то лицо. Резкие скулы, жесткий подбородок, запавшие глаза. От всего этого было не понятно, что делать — смеяться или плакать. Он был нелеп. Нелеп и неуклюж до ненависти, до отчаяния. Истина о моей тоске проступала как приговор. Что я сделала? Зачем я это сделала? Я всегда относилась к сексу легко и ненавязчиво — как к выпитому стакану холодной воды. И в единении тел не пыталась искать единения душ. Но я разочаровалась в этом той ночью — впервые в жизни. Может, совсем не так следовало искать? Может, именно от этого я проснулась как от глухого удара в грудь в незнакомой, казенной комнате? Ночью? Около трех?

Мятые простыни явно хранили отпечатки наших тел. Те, кто был до меня. Те, кто будут после. Я чувствовала себя оплеванной. Я пыталась понять, что значит — любить душой. Но мои попытки сурово разбивались о рифы житейской безысходности. Я чувствовала такую редкостную пустоту, которую испытывала только один раз…

Многие дни после той встречи с моим кошмаром, когда я ходила больная, потерянная, неприкаянная по застывшему, отчужденному городу. Я ловила себя, что могу простить все… даже то, что он сказал… Но мысль о том, что он мог предпочесть мне другую женщины вызывала просто непереносимую боль… Именно мысль о том, что после меня можно пойти к кому-то еще причиняло боль, не имевшую аналогов и сравнений.

Я всегда стремилась к тому, чтобы быть лучшей. Доказать это составляло для меня огромный смысл. Я усиленно боролась за место под солнцем и всегда сгорала в этой борьбе. Меня никто не бросал. Это я уходила. Уходила сама, потому, что считала так. Я всегда хотела быть лучшей. И сравнения с кем-то не могла простить. Может, это было глупостью, но мне было бы намного легче, если б я застала объект своей любви в постели с другим мужчиной. Мужчину (гомосексуальный опыт) я могла простить. Женщину — никогда. Не умевшая лгать, я не терпела лжи другого человека. И не умела забывать. Даже если бы я простила, то не смогла бы забыть.

В ту ночь, проснувшись от боли, я вдруг почувствовала эту странную психофизическую несовместимость с моим кошмаром. Если мы не совместимы настолько, что для него измена — обычное дело, а для меня — жизненный кошмар, зачем я к нему так стремлюсь? Зачем так хочу вернуть наши отношения, если он живет с кем-то? По самому больному месту меня ударил именно этот человек. Человек, которого я любила. В три часа ночи в постели я чужим мужчиной я поняла, что отомстила себе. Отомстила себе за боль. За ненависть. За отчаяние. За собственную обиду. Поэтому я должна его вернуть.

Под утро я вернулась домой. Как возвращалась всегда — откуда-то ни было и во что бы ни стало.

Но прошло очень много мучительных, долгих, раскаленных дней, прежде чем я действительно сняла телефонную трубку. Было очень много ночей, в которые я сражалась с присевшими на край моей постели демонами. А из темноты каждый раз выплывало лицо, калеча мою душу и застревая в ней как кровоточащий, воспаленный нарыв. При дневном свете моя логика поражала: я отомстила себе за то, что он меня обидел, причинил боль, а теперь я умираю от желания его вернуть! Я отомстила себе за то, что он посмел меня обидеть!

При дневном свете я с такой логикой я казалась себе умственно отсталой. Но потом приходила ночь. Демоны осаждали мою постель, и я не могла с ними спорить. И в окружающем ходе вещей я не хотела ничего изменить.

В темные минуты бессонницы, сидя на краю кровати, я обхватывала обеими руками собственное тело, в котором от отчаяния болела каждая клетка, и думала о незыблемом праве любимых рук, дающих не счастье, а унижение. Мое тело жаждало именно его рук — с такой жгучей, невыносимой силой, от которой хотелось выть волком или просто истерически орать — громко, во весь голос. В эти мучительные, иссушающие минуты тоски я разменивала каждую ночь как трагический сон, разрывая одновременно свое тело и душу. Я замирала от восторга, представляя, что будет, когда мое тело соединиться с его телом. А моя душа (мне так хотелось в это верить!) с его душой! Тогда, именно тогда, в горьких спазмах судорожных ночных часов впервые поняла, что люблю его. До безумия. И что это не оскорбленное самолюбие, не легкое увлечение или тоска. Я люблю его в ослепляющем отчаянии накатывающих на меня спазм. И это прочное и глубокое чувство. Судорожно ворочаясь на ставшей раскаленной постели и глотая воздух как рыба, выброшенная на песок, я ловила себя на мысли, что так неожиданно стала взрослой. Я стала взрослой женщиной потому, что познала боль.

Он был моей мечтой, моей жизнью и моим Богом, и именно этому призраку я отдавала всю свою исстрадавшуюся душу, пытаясь рваться к нему не только всем телом, но и душой. Остальные? Все остальные? Ласки всех остальных скатывались с моего тела словно грязные мыльные пузыри. И мне казалось, что я всегда принадлежала ему потому, что он был единственным мужчиной в моей жизни. Эта иссушающая любовь сделала меня невинной. Я была целомудренна, скромна и прекрасна, как строгая девственница, воспитанная в монастыре. Я собиралась всю жизнь хранить верность своему единственному мужчине. Глупому и грубому оттого, что он упорно отказывался дар моей души замечать.

И каждую ночь, просыпаясь как от резкого толчка в грудь от болезненного приступа воспоминаний, я садилась на кровати и обхватывала руками колени, сгоняя со щек тонны горьких, соленных слез. Я рвала свою душу в полном бессилии прикоснуться к телефонной трубке. В эти ночи мне стал сниться ужасный сон.

Я бесконечно металась по темному, пустому, вымершему городу. Я вбегала в пустые дома, в какие-то брошенные квартиры в поисках действующего телефона, пыталась найти телефонные автоматы на улицах. Но из каждой трубки гробовое молчание ранило мою душу и утрировало боль, превращаясь в застывшие холодные звезды. И я просыпалась в полном отчаянии от ужаса, что больше не найду его — никогда…. Я отдала бы все на свете за одно только мгновение его увидеть. За час, проведенный с ним, я с легкостью бы подарила десять лет своей жизни.