Галина Врублевская - Завтра мы будем вместе Страница 47

«Катюша!!!» — услышала я снова свое настоящее, почти позабытое имя. В следующее мгновение я уже рыдала, уткнув лицо в полотняный китель. И незнакомый мне запах пряного дезодоранта пьянил меня, увлекая все глубже в странный сон.

Глава 13

Чувство нереальности не оставляло меня все те часы, непомерно длинные, но одновременно быстротечные, что отделяли меня от того мига, когда я встретила в африканском порту Островского и когда вступила на палубу диковинного судна. Судно уже готовилось к отплытию, и почему Островский задержался на причале под палящим солнцем, он и сам не мог объяснить. Позднее он сказал, что за минуту до нашей встречи ощутил какую-то потерянность или потерю. Такое чувство иногда охватывает нас после тщательных сборов, когда кажется, что какую-то очень важную мелочь мы упустили.

Он похлопал себя по карманам: бумажник с документами на месте. Даже потрогал пуговицу, на месте ли. «Все ли нужное я высказал на переговорах своим партнерам из Занзибара?» — вспоминал он.

Неловкое чувство не покидало его. Может, именно так, нелепо, странно выражаются предчувствия?

Врут те, кто говорит: «Я сразу подумал, догадался» и т, д. Не подумал, не догадался, но потерял себя в пространстве — вот что такое предчувствие!

Оказалось, Островский — член промысловой научной экспедиции, организованной рыбным концерном Англии. Частное судно, зафрахтованное ею, было переделано под свои цели. Оно мало походило на сейнер для ловли рыбы, а представляло собой гибрид промыслового судна и военного тральщика, вот почему я не распознала его. Островский не был рядовым членом команды, он возглавлял экспедицию. Он приказал капитану судна отклониться от курса на несколько румбов в сторону Восточного побережья. Из моего сбивчивого рассказа Островский понял главное, что надо спасать не только меня но и моего сына. Да, моряки умеют быстро принимать решения. Рыболовецкий гибрид вышел из Занзибара, прошел пару десятков миль и бросил якорь в небольшой бухте у скалы, со знакомым мне очертанием слона. Я была штурманом, указывающим курс. Шлюпка, спущенная с судна, доставила нас с Островским и еще одним матросом на узкую полоску пляжа у подножия скалы. Спустя еще три часа я в одиночку, не вызвав ничьих подозрений, добралась до племени. Мои спутники еще не вернулись в деревню, так что никто не знал о моем исчезновении. Возможно, они и вообще решили возвратиться на следующем рейсе, а пока безуспешно рыскали по городу в поисках меня. Я отыскала среди других детей своего сына и увела его за собой прочь из деревни. Назад мне было идти труднее, силы уже покидали меня. Двадцать километров туда и двадцать обратно. К счастью, навстречу мне на где-то добытом вездеходе уже мчалась группа моряков английского судна во главе с капитаном Островским. Они посадили нас с сыном в машину и уже без приключений довезли до ожидавшей нас на берегу шлюпки. Спустя еще четверть часа мы были на борту гостеприимного судна. У нас с Кокой не было паспорта и визы (все мои липовые документы хранились у моего танзанийского мужа), но я находилась в безопасном месте, на территории маленького государства, подвластного Британии. Следовательно, я была под защитой английской королевы. Значит, авторитет Островского в этой экспедиции был достаточно высок, так что командир поверил, что спасает пленницу, российскую гражданку. Или ему было все равно, главное — получить деньги? И еще я убедилась в том, что мудрый и прозорливый Нганг был не так уж всесилен. Ему легче было общаться с душами мертвых, чем предугадать намерения живых душ. Почему дремало его мистическое предчувствие? Ответ у меня мог быть только один — высшие силы были на моей стороне!

Как я уже сказала, это было иностранное исследовательское судно. Здесь были замечательные условия не только для работы, но и для жизни членов экспедиции. Ресторан с хорошей кухней, бассейн, сауна, оранжерея, великолепные каюты с видом на море. Как не похоже было мое возвращение на родину на трудное плавание в Африку, отягощенное изматывающей работой на камбузе. Теперь я ехала праздной пассажиркой, могла петь, пить и танцевать на верхней палубе. Могла.., но не хотела.

Целыми днями я не выходила из каюты люкс из трех комнат, принадлежащей Островскому. Целыми днями, не переставая, я плакала, и плакала так, что соль от слез проела даже кожу на моем задубевшем на солнце лице. Почти десять лет я не позволяла себе слез, чувств, эмоций. Я бы не выжила в плену, если бы позволила себе расслабиться. Но теперь что-то внутри меня оборвалось. Я стала ничем, никем, я стала вечным слезным источником. Кока на удивление легко освоился на новом месте. Он бегал, лазал по корабельным помещениям, как выпущенная на свободу обезьянка. На палубе он развлекал членов экспедиции, вытанцовывая необычные африканские танцы. Часто и засыпал там же, на месте, утомившись от неистовых движений. Тогда Островский приносил его на руках и бережно укладывал на верхнюю запасную койку в каюте. Мы же лежали с Островским на широкой двуспальной постели внизу, лежали под разными одеялами, но рядом. Островский хотел оставить мне каюту в полное распоряжение, сказав, что может найти себе место на судне, но я остановила его порыв. Я боялась остаться без него, боялась, что дивный сон закончится и темные силы опять унесут меня в африканский тропический лес, к добрым, но невежественным людям племени.

Поскольку спала я урывками, путая день с ночью, а путь наш к родным берегам был долог, постепенно я узнала обо всем, что произошло за эти годы с самим Островским и моими друзьями. Его рассказ о жизни был чуть ироничен, будто он посмеивался над самим собой и жизнью, в гуще которой оказался. На мое замечание, что жизнь в его пересказе выглядит странной, будто в спектакле, он отреагировал немедленно:

— Понимаешь, Катюша, это не в моем пересказе, это в жизни так. Тебе трудно понять, ты пропустила самое интересное, все эти перемены-перевороты, одним словом, водевиль под названием «Перестройка».

Хотя, — добавил он, — для кого-то жизненный спектакль стал водевилем, для кого-то обернулся трагедией, а кто-то впервые почувствовал себя человеком.

Воздух свободы — страшная штука: кого-то наполняет силой, других — опьяняет, а некоторых вообще в ступор вгоняет, не привыкли люди брать на себя ответственность за свою жизнь.

Мне были непонятны пространные рассуждения Островского. Да, я уехала из страны в восемьдесят седьмом, а теперь — девяносто шестой. Почти десятилетие, но десятилетие знаковое, судьбоносное, как говорит Валерий Валерьевич. Неужели все так резко изменилось? Во всяком случае, история его жизни выглядела фантастической.