Елена Чалова - Пустите меня в Рим Страница 47

– Андрюша?

Потом она отпаивала меня чаем, а я тряслась, завернувшись в одеяло. Про голубое и прочие глупости мы позабыли напрочь. Вот уж не думала, не гадала, что способна вызвать такую страсть. Или так ранить самолюбие. Мама что-то ворчала, качала головой, и я с удивлением услышала, как она ругает отца Андрея.

– А Максим Андреевич-то при чем?

– В него парень ревнив не в меру. Первая-то жена хоть милиция и подтвердила, что с собой покончила, а только люди твердят, что это он ее... приревновал, делить ни с кем не захотел.

– Какая первая жена?

– Мать Андрея – вторая жена Максима. Он женился через год после того, как похоронил первую. Да что мы с тобой не поймешь о чем... Ох, черт же принес. – Мама села на кровать. – Давай-ка я тебе дам успокаивающее и иди в душ. Нужно волосы уложить, одеться. Накраситься. Давай-давай, шевелись!

Понукаемая мамиными криками и наставлениями, я засуетилась и постепенно пришла в себя. Впрочем, нет, это подействовала темно-бордовая капсула, которую мама в меня всунула. Наверное, лекарство подействовало чересчур хорошо, потому что я вдруг перестала торопиться и еле-еле успела собраться к приезду жениха. Мне было так здорово – спокойно, я улыбалась.

Мама посматривала на меня с тревогой. Дим глядел удивленно, но присматриваться ему было некогда – надо быстро ехать в ЗАГС, кругом кто-то крутился с поздравлениями и коробками. Коробок оказалось много, и все они почему-то были перевязаны бантиками. Сезон бантиков, бормотала я, улыбаясь. Особенно тронула меня голубая ленточка на какой-то из коробок. Я ее сняла и попыталась пристроить себе на ногу как подвязку. Мама зашипела, чтобы я прекратила дурью маяться, а я принялась что-то лепетать про голубой цвет, про который мы забыли...

И вот на плечи мне накинули роскошную Светкину шубу, я села в машину – чей-то БМВ, сверкающий черным лаком. А вроде такси должно быть? Ну и ладно – БМВ шикарнее. Потом мы приехали в ЗАГС, и то ли от волнения, то ли действие лекарства закончилось, но я отошла, наконец, от своего счастливого дурмана и стала трезво воспринимать действительность.

В какой-то момент – мы ждали своей очереди, чтобы войти расписываться, – Дим ущипнул меня за бок. Я дернулась и сквозь зубы спросила:

– Ты что, любимый, сбрендил?

– Смотри-ка, невеста снова с нами! Аллилуйя! А я уж думал, что так и буду расписываться с коматозной куклой.

– Что, так плохо было?

– Ну почему плохо? Ты не ругалась, улыбчивая такая была все время.

Я аккуратно наступила ему шпилькой на ногу, и Дим, вытаращив глаза, просипел:

– Беру все свои слова назад!

– Все? Мне, может, пойти домой?

– Нет-нет, только про коматозную... ай, больно же!

Тут в дверях зальчика, где тусовались мы и еще несколько пар со свидетелями, показалась девица, смутно мне знакомая. Пошатываясь, она брела в нашу сторону и простирала руки, просто как Катерина из пьесы Островского или еще какого русского писателя, любившего патетические жесты.

– Димочка, ты этого не сделаешь! – взывала она.

Дим так и подскочил на месте, обернулся и уставился на нее очумевшими глазами. Окружающие замерли, разговоры смолкли, и все до единого человека таращились теперь на девицу. Тут я сообразила, кто это. Я видела ее несколько раз в компании. Как-то она здорово надралась и начала качать права, что-то доказывая Диму и его приятелю, я не поняла, в чем дело, а потом она быстро слиняла – то ли сама, то ли кто увел. Дим на мои вопросы презрительно обронил, что девушка ищет, где глубже, и очень обижается, когда ее прагматизм обижает людей. Я выкинула девицу из головы, хоть она, надо отдать должное, была красоткой: белокурые локоны и точеная фигурка. Но теперь она объявилась здесь, в ЗАГСе, на моей свадьбе, и я видела, что девушка расстаралась затмить меня, невесту! Небось специально обыграла контраст. Я была в белом – она в красном. Светлые волосы – крашеная ведь небось, выдра блондинистая! – подняты в высокий тяжелый узел на затылке, по бокам локоны обрамляют лицо. Я-то понимаю, что ей своих волос столько взять неоткуда, что это шиньон или нарощенные волосы, но ведь эффект не на меня рассчитан. Она простирала руки, украшенные звенящими браслетами. А я сняла все украшения, кроме маленьких золотых сережек в ушах. Даже кольцо бабушкино не надела. Мне хотелось быть естественной. Потому и с макияжем я решила не перебарщивать. А вот лицо бредущей к нам девицы было отштукатурено на совесть. Она подошла уже совсем близко и все стонала:

– Димочка, как ты можешь, Димочка, это дурной сон... я же здесь... я твоя...

Тут дверь распахнулась, и торжественный голос произнес:

– Брачующиеся Дмитрий и Татьяна Суровы.

Все отмерли. Девица завизжала и бросилась вперед – по скрюченным пальцам я поняла, что ко мне, но двинуться не могла, словно приросла к месту. Двое ребят из Димкиных приятелей рванули ей наперерез и, слава богу, поймали, а жених подхватил меня под руку и быстро поволок в зал расписываться.

Так мы и зашли буксирчиком. Уже встав перед теткой-регистраторшей – или как она называется, – я шепотом спросила:

– И что это было?

– Ничего. Все давно кончилось. Она просто пьяна.

– Как-то не выглядит она уверенной в вашем разрыве! – Я невольно повысила голос.

– Я же сказал, все давно закончилось. Если хочешь знать, еще до Рима!

– А знаешь, я очень даже хочу знать!

Мы стояли друг к другу лицом и орали уже в голос.

– Молодые! Вы что себе позволяете? Если вы не уверены в своем намерении. – Тетка, стоящая за столом, сердито смотрела на нас. Оркестр, наигрывавший какую-то нежную мелодию, смолк. Родители и свидетели жались у входа.

– Мы уверены! – Дим взял меня за руку и больно сжал пальцы.

Я молчала. Его хватка ослабла, и он провел пальцем по моей ладони. Все молчали и ждали чего-то. Вздохнув, я сказала:

– Да, уверены...

– Ура! – завопили вдруг свидетели, и дальше, собственно, все пошло хорошо и было даже весело. Я знала, что я самая красивая, я видела это в глазах Дима. А остальное, что было... У меня сегодня утром тоже случилась замечательная сцена – что ж теперь, замуж не выходить или рассказать жениху, что меня чуть не изнасиловали перед самой свадьбой? Пусть все, что было, останется в прошлом.

Потом мы приехали в кафе, где уже ломились накрытые столы, и нас посадили, как водится, во главе стола, и зазвучали тосты, и мамы плакали. Тамадой мы назначили одного из Димкиных приятелей, и не прогадали: парень нес жизнерадостную чушь и позволял гостям выступать с речами в должной последовательности. Я выпила немного шампанского, только вот есть ничего не могла – от волнения, наверное. Дим тоже сидел напряженный и все бубнил, что надо бы пойти покурить, но прерывать велеречивых родственников и друзей было неудобно, и мы так и сидели болванчиками, послушно поднимая бокалы и целуясь сухими губами под крики «горько!». А потом мне принесли свернутый лист бумаги – подал официант на тарелочке. Я, улыбаясь, развернула. Думала, поздравление. Записка была от Андрея.