Наталья Горбачева - Любовь как любовь. Лобовы. Родовое гнездо Страница 47

Она подняла голову и сказала:

– Главное, что ты думаешь обо мне.

– Я ни в чем тебя не виню.

Несколько дней состояние Прорвы было стабильно тяжелое. Михаил дежурил у палаты отца целыми днями, на ночь его выпроваживали из больницы. Врачи отказывались от любой его помощи, советовали ждать и надеяться: если организм крепкий – выкарабкается, шансы высокие, потому что сердце у него раньше никогда не болело. Любе он ничего не сообщал, зачем зря волновать – сама только что из больницы.

К тому же на ее попечении была теперь и свекровь…

Тем вечером Жилкины собрались все вместе за чаем. Порадовала Наталья Аркадьевна – впервые села за стол и начала сама медленно есть. Люба разливала чай. Все было хорошо и спокойно. Вдруг она вскрикнула и пролила заварку.

– Обожглась? – испугался Гриша.

Люба в изнеможении опустилась на стул, ее рука упала словно плеть. Отдышавшись, она сказала:

– В сердце внезапно так кольнуло, будто иголка вошла.

– А раньше такое было? – спросил Гриша.

– Нет… никогда. Иголка ледяная… Так страшно стало, как будто случилось что-то ужасное. Сколько времени, не пора пить таблетку?

– Полчетвертого… – посмотрел на часы Гриша.

Через десять минут к ожидавшему в коридоре больницы Михаилу вышел врач и сказал, что его отец умер – в половине четвертого пополудни.

Когда Жилкины попили чай, Люба измерила Наталье Аркадьевне давление, тепло сказала ей:

– Замечательно, мама. Месяца через два будете сами гулять.

– Спасибо, Любочка. Руки у тебя – золото. Как казню себя, что была против Гришиной женитьбы. Кого наказала? Себя.

– Зато теперь мы все вместе, – улыбнулась Люба. – И ничто не нарушит теперь наш покой, да?

Через час, когда женщины прилегли отдохнуть, в дверь позвонили. Гриша открыл дверь. Люба встала, потому что сердце не покидала тревога. Она прислушалась.

– Пойми, она еще очень слаба. Чего тебе вообще от нее надо? Все, что вы с отцом могли натворить – уже натворили.

– Но я должен сказать ей…

– Мне скажи, я передам.

Люба не могла понять, кто пришел. Она открыла дверь в коридор и увидела Михаила.

– Люба!.. – воскликнул он. – Папа умер.

Брат растерянно смотрел на сестру. Михаил остался на свете один-одинешенек, и если сейчас сестра не признает его…

Люба шагнула к нему и порывисто обняла: – Успокойся, успокойся… – погладила его по родной щеке.

Вадима Прорву отпевали в Покровской кладбищенской церкви Бережков. Отец Александр сказал немногочисленным собравшимся утешительное слово о том, что усопший сподобился кончины христианской – перед смертью за всю свою жизнь покаялся, причастился святых Христовых Тайн, а неисповеданные и забытые грехи омыл мученичеством тяжелой болезни. Умер в окружении родных, а мертвое его тело приняла родная земля, простив сорокалетнее странствование. Трижды пропели вечную память, заколотили гроб и вынесли из церкви. Похоронили рядом с могилами родителей, на которых стояли новые кресты.

Лобов был долго недоволен речью батюшки: как же это, столько зла наделал, и вишь ты – христианская кончина…

Михаил и Люба у могилы стали родными. Татьяна почувствовала огромное облегчение – сколько узлов развязалось!.. Вот какой конец у человека, бывшего ее первой любовью. Хороший конец, примирительный. Царство ему Небесное.

Через несколько дней, разбирая бумаги в кабинете отца, Михаил в ящике письменного стола обнаружил запечатанный конверт с надписью: «Михаилу. Открыть после моей смерти». В конверте был сложенный пополам листок с предсмертным отцовским посланием.

«Дорогой Миша! Если ты читаешь эти слова, значит, меня уже нет в живых. Верю, что, узнав, как я распорядился имуществом, ты меня поймешь. Хотя бы так я могу исправить то зло, которое совершил когда-то. Твой отец».

Прочитав и сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, он отложил письмо. Пусть бы он как угодно распорядился имуществом, только был бы жив… Потом достал из конверта документ, заверенный нотариусом. Это было завещание, которое гласило, что Вадим Борисович Прорва, находясь в здравом уме и твердой памяти, завещает фабрику своей родной дочери Любови Платоновне Жилкиной. Оставшийся не у дел Калисяк, заместитель Вадима Прорвы, узнав о подобном повороте событий, попытался насесть на обойденного наследника:

– Несправедливо это, Михаил Вадимович. Все уходит в чужие руки. Это ведь ваше кровное дело, вы к нему душой прикипели! Да как же так?

– Все решено… В законном порядке. Это воля моего отца, – осадил его Михаил.

– Так ведь можно и перерешить. Разные ходы есть, вы же знаете, не мне учить… Да я не за себя, за вас! Любовь Платоновна ещё доказать должна, что она не Платоновна. А вы по всем документам родной сынок. Вам фабрика должна отойти, а не самозванцам.

– Я вам советую, Юрий Демьянович, больше нигде с подобными предложениями не выступать и не распространять глупые слухи. Если желаете остаться при фабрике…

У мужской части Жилкиных свалившееся наследство вызвало положительные эмоции. Гриша верил, что теперь «все может измениться», Петр мечтал о новом компьютере, Павел решил, что надо «куда-нибудь поехать». Но Люба сразила всех:

– Ничего не будем делать. Я не собираюсь принимать это наследство.

– А я не понимаю, что плохого в том, что ты согласишься принять наследство? – вскипел Гриша.

– Прорва для меня чужой человек. Был и остался, – выдвинула она причину.

– Неужели ты не понимаешь? Он хотел компенсировать…

– И поэтому – нет, – перебила мужа Люба. – Он меня совсем не знал. И каково будет отцу? Моему, родному! Отцу! Подумай, Гриша… Это просто предательство!

– Люба, да он будет только рад! – пожал плечами Гриша.

К этому вопросу возвращались несколько раз, но Любу не трогали никакие аргументы и мечты о будущей прекрасной жизни. Она стала замыкаться в себе. Момент для подобных жизненных перемен был самый неудачный. Гриша боялся ухудшения ее здоровья. Михаил, узнав о решении старшей сестры, умолял Гришу переубедить ее. Но тот знал свою жену.

– Я не буду на нее давить. Любе если что втемяшится… Она все-таки Лобова, а там такие характеры…

– Это очень грустно… Знать, что сестра не хочет иметь с братом ничего общего, – тяжело вздохнул Михаил, расположившись на директорском месте, которое еще неделю назад было отцовским.

– Не с братом, а с наследством, – поправил Гриша.

– Мне нужна ее помощь. Я должен ехать в Канаду. И я никому не могу доверить фабрику, кроме Любы. Скажите ей об этом.

После этого разговора Гриша решил заручиться поддержкой Ларисы. Хоть и на бегу, в буфете суда за чашкой кофе, но судья Лобова зрила в корень: