Эмма Дарвин - Математика любви Страница 48

– О, только не это. Так хорошо пройтись по свежему воздуху. Я очень люблю Хетти, но ее неторопливость сводит меня с ума. Правда, у меня появляется время, чтобы сделать наброски, но она вечно упрекает меня, что мне приходится бежать, чтобы догнать ее.

Некоторая часть нашего пути пролегала по тем самым улицам, по которым мы гуляли утром, но она все так же внимательно оглядывалась по сторонам, настолько внимательно, что ее ответы на мои реплики звучали невпопад. И только когда мы остановились перед театром «Театр дю Моннэ», я понял, в чем дело: не говоря ни слова, она извлекла из ридикюля альбом и принялась рисовать. При дневном свете вид площади дю Моннэ и нового театра являл собой самое утонченное и изысканное зрелище. И сейчас, стоя здесь, она быстрыми штрихами набрасывала темноту ночи, которая сгущалась вокруг зажженных газовых фонарей и сверкающего огнями входа, потемневшие крыши, провалы черноты под железными перилами и ограждениями, тени, собирающиеся в складках женских юбок и прячущиеся в глазах мужчин.

Мисс Дурвард резким движением закрыла альбом и огляделась по сторонам.

– А, вот вы где, майор. Куда мы теперь?

Целью нашей прогулки был бастион отнюдь не ближайший, и к тому времени, когда мы наконец добрались до него, я с величайшим трудом поспевал за ней. Теперь уже я невпопад отвечал на вопросы. Она расспрашивала меня о расквартировании и передислокации войск в кампании при Ватерлоо, о знаменитом бале герцогини Ричмондской, о погоде и о временах года.

– Что касается климата, – сказал я, всем телом опираясь на тросточку и поднимаясь вслед за ней по ступеням на самый верх бастиона, откуда открывался потрясающий вид на окрестности, – вам следует лишь внимательно взглянуть по сторонам. Это было как раз в это время года. Не хотите ли присесть на парапет, чтобы передохнуть?

Он был для нее немного высоковат, но она только покачала головой в ответ на мою протянутую руку и взобралась на парапет с мальчишеской ловкостью. Когда она благополучно устроилась там, пришла моя очередь. Она сидела, вцепившись руками в край парапета, чуточку подавшись вперед, и смотрела на раскинувшийся ландшафт.

– Трудно даже представить… – наконец пробормотала она.

– Что именно?

– Все это… – Она широким жестом обвела сады с цветущими лилиями и розами, которых сменяли яблони и персики, зеленые поля и древние леса. – Все это, когда здесь шла битва.

– Но ведь битва шла отнюдь не за каждую пядь земли. Во всяком случае, не в том смысле, какой вы сюда вкладываете. Помимо собственно поля боя не следует забывать и о том, что вокруг была расквартирована огромная армия. Фермеры и лавочники, обслуживая ее нужды, нажились на этом в течение «Ста дней» больше, чем могли бы заработать за всю жизнь, не случись здесь того, что случилось.

– Я полагаю, что и женщины определенного сорта тоже не остались внакладе.

Пораженный и сбитый с толку, я искоса взглянул на нее, но не заметил румянца или воинственно задранного подбородка, столь характерного для молодых женщин, желающих произвести шокирующее впечатление. Голос ее прозвучал обыденно и равнодушно, и спустя мгновение, хотя и избегая взглянуть ей в глаза, я вынужден был согласиться:

– Несомненно.

Она повернулась ко мне.

– Послушайте, майор Фэрхерст, ради всего святого, не напускайте на себя столь оскорбленный вид! Полагаю, вы можете писать о таких вещах, но мне непозволительно даже упоминать о них. Я угадала?

– Нет… нет, разумеется, нет. Разве я не принес вам свои извинения за то письмо?

– Вам вовсе не следовало извиняться, это нелепо. Я страшно разозлилась на подруг своей матери, но они, конечно же, ничего не поняли. Но с вами, я думала, по крайней мере совсем необязательно выглядеть сладкоречивой ханжой.

– Вы совершенно правы. Если вы сочли меня шокированным, примите мои извинения. Не мне судить, что вам говорить и что нет.

– Полностью с вами согласна! Мне очень жаль, что я вышла из себя. Ну что, пойдем дальше?

Она спрыгнула с парапета раньше, чем я успел помочь ей, не обращая внимания на пыль, испачкавшую юбки. Я последовал за ней, обнаружив, что передышка уняла ноющую боль в ноге, и теперь я без труда успевал за мисс Дурвард.

В небесах погасли последние искры заката, и воздух стал заметно прохладнее. На городской стене нас обдувал вечерний бриз, и, поскольку проход был достаточно узким, я оказался в непосредственной близости от мисс Дурвард и заметил, что она дрожит. Я охотно предложил бы ей свое пальто, но поступить так сейчас, когда вокруг не бушевал ураган, значило подвергнуть ее любопытным взглядам. Теперь я уже узнал ее получше, поэтому ограничился тем, что предложил:

– Не освежиться ли нам? Кофейня внизу вполне приличное заведение, даже в такой час.

– Ваше предложение очень заманчиво, – согласилась она, поворачивая к ступеням, которые вели вниз. – Я только сообразила, что мы еще не пили чая сегодня.

– Здесь мы вполне наверстаем упущенное, хотя, боюсь, здешний чай не совсем такой, к какому вы привыкли дома. – Мы вошли в кофейню, и я предложил ей стул у столика в углу. – Но здесь подают и кофе. Или, быть может, вы предпочтете бокал вина?

– Бокал вина! Замечательно. Хетти делает вид, что вино ей не нравится, а Джордж, разумеется, вообще не пьет его.

– Теперь, когда я знаю это, мне кажется, он поступил весьма любезно, заказав для меня вино за обедом. Если бы я только знал, что вы присоединитесь ко мне, то принял бы его предложение с большей радостью.

Она одарила меня улыбкой.

– В следующий раз мы так и сделаем.

Появился официант, и я заказал графин красного вина. Как только он отошел к соседнему столику, чтобы обслужить других посетителей, мисс Дурвард достала альбом и принялась рисовать его. А он стоял и терпеливо ждал, когда же клиенты сделают выбор между коньяком и eau-de-vie.[33] Он был высок и очень молод, с характерными для фламандца светлыми волосами, выгоревшими на солнце почти до белизны, в то время как кожа у него загорела, как у фермера. Я обратил внимание на то, что моя гостья набрасывает его фигуру тонкими штрихами, в отличие от растушевки светлых и темных пятен, что имело место, когда она зарисовывала площадь дю Моннэ.

Я заговорил об этом, когда нам подали вино.

– Все зависит оттого, интересует вас игра света и теней или же сам субъект, – ответила мисс Дурвард. Она подняла бокал. – Давайте выпьем, скажем, за Брюссель!

– За Брюссель! – отозвался я, и мы выпили.

Она улыбнулась, потом вдруг прищурилась, глядя на что-то у меня за спиной. Я обернулся, чтобы проследить за ее взглядом. Официант вышел на крыльцо, подрезая фитиль одной из ламп, освещавших вход в cafe.[34] Когда я снова повернулся к столику, взгляд мисс Дурвард переместился на раскрытый альбом. Она схватила карандаш и быстро, несколькими штрихами, набросала залитый светом профиль официанта, его поднятые над головой руки, его поглощенность выполнением своих обязанностей. Затем она закрыла альбом и откинулась на спинку кресла, не промолвив ни слова, как если бы сам акт перенесения на бумагу того, что она увидела, был в этот момент самым важным.