Джудит Крэнц - Я покорю Манхэттен Страница 49

Глава 10

Возвращение Каттера Эмбервилла в Сан-Франциско из Нью-Йорка, где он пробыл так недолго, не вызвало особой сенсации. Обрадованные друзья, все уроженцы Сан-Франциско, сочли это признанием преимуществ Калифорнии перед Восточным побережьем. Еще до его отъезда они предрекали, что там, на востоке, ему ни за что не вкусить той прелести жизни, которой они наслаждаются здесь, так что его неприятие Манхэттена явилось доказательством их правоты. Хотя некоторые упорно называли Сан-Франциско Уолл-стрит Запада или Парижем Соединенных Штатов, для них этот город всегда оставался единственным в мире, и потому сравнивать его с каким-либо другим они не считали нужным. Да одна только гордость горожан делала Сан-Франциско поистине уникальным местом на земле: это незаметное испанское поселение превратилось в город, ставший известным всему миру, когда в 1848 году у Саттерс-Милл обнаружили золото. С тех пор не раз прокатывавшееся по здешней земле колесо Фортуны оставило в карманах удачливых отцов города миллионы, даже миллиарды долларов: менее чем за столетие золото сумело приобрести благородную выдержанность.

Никто из друзей Каттера – ни Болинги, ни Четфилд-Тейлоры, ни Тириотсы, ни де Гинье или Блитцы не знали, что истиной причиной его бегства из Нью-Йорка была Лили. Его приветствовали как единорога – это легендарное животное, чей рог будто бы обладает магическими свойствами: да и разве не был холостяк Каттер желанным женихом, столь же редким, как единорог?

Месяцы, проведенные на Манхэттене, сделали его еще более неотразимым, усилив контраст между подкупающей внешностью голубоглазого блондина и темной силой, таившейся где-то внутри. Он казался теперь старше своих двадцати четырех лет и более угрожающим, чем раньше. То была таинственная угроза, которую его безукоризненные манеры и неожиданно теплая, редко появлявшаяся улыбка, сразу менявшая черты его лица, делали по-особому соблазнительной. Родовитый, уже снискавший, несмотря на молодость, уважение воротил банковского мира, среди женщин он считался человеком, не склонным строить матримониальных планов.

Абсолютно непонятно почему Каттер Эмбервилл оставался для одних человеком, которого невозможно пленить, а для других волнующе, беснующе или мучительно бессердечным. Никто из судачивших о нем кумушек понятия не имел, что причиной, по которой он столь упорно избегал связи с кем-нибудь из незамужних элегантных сан-француских красавиц, был холодный расчет: кто знает, на что решится Лили, прослышь она о его новом романе?

Кольчуга Каттера была абсолютно неуязвимой против стрел даже самой очаровательной из девиц, если только связь с ней могла оказаться компрометирующей. Но, несмотря на весь контроль над своими эмоциями, добиться которого не сумел бы даже более пожилой мужчина, он, однако, не мог справиться с властной и грубой жаждой секса. Ему нужны были женщины, и часто, а сейчас, после Лили, он почувствовал еще и прелесть риска. Просто завоевать женщину, не подвергаясь опасности, его больше не волновало – шла ли речь о сотрудницах, работавших в его офисе, или девушках в баре. Он понял теперь, что в обществе, где он вращался, существуют женщины, снедаемые той же страстью, что и он, и столь же неудовлетворенные, женщины, которыми он мог обладать. Но, чтобы привлечь его, они сами должны были слишком много потерять, если бы кто-нибудь из них решился его публично скомпрометировать. Он избегал тех, кто мог привязать его к себе, не охотился за теми, кто мог нанести ему сердечную рану. И стоило ему почувствовать в женщине хоть намек на ту же сумасшедшую, бесшабашную – будь что будет! – решимость идти в жизни до конца, которая была у Лили, как он тотчас же отворачивался от нее.

Но, Боже, сколько оставалось других! Мужчину, у которого есть глаза, мужчину, окруженного замужними женщинами, победы ждут на каждом шагу. Тайные быстрые победы без долгих ухаживаний – не победы, а скорее обоюдное признание в самой примитивной похоти. Каттер был хитрым любовником, знавшим, как заставить опасность работать на себя, как воспользоваться любой открывавшейся возможностью, как, несмотря на весь внешний декор, учуять, что перед ним женщина, столь же необузданная и пламенная, как и он сам. Одного взгляда бывало ему достаточно, чтобы распознать, что перед ним не просто кокетка, а самая обыкновенная сука, исходящая течкой, и можно брать след, стараясь до поры до времени оставаться в тени.

Репутация Каттера как самого неуловимого из сан-францисских холостяков год от года все росла. Почти каждый вечер он отправлялся ужинать к «Эрни»: хозяева ресторана, братья Гатти, знали, что вначале ему надо было подавать местных дунгенесских крабов, причем без особых приправ; у «Кана» столик ему заказывал сам владелец; а в «Трэйдерс Вик» у него было постоянное место в «Каюте капитана». Обычно все-таки его приглашали в частные дома, а не в рестораны.

Каттер понял, что самый короткий путь для того, чтобы стать полностью своим в сан-францисском бомонде, пролегает через музыку. Он взял себе за правило посещать не менее двадцати из двадцати шести запланированных на год оперных спектаклей и бывать на всех симфонических вечерах в консерватории – как на модных, так и на рядовых, где собирались, чтобы просто послушать хорошую музыку. Через несколько лет ему предложили стать членом Богемского Клуба, основанного в городе в 1872 году для поощрения исполнительского искусства: к началу нынешнего века клуб сделался чисто мужским заведением, которое собирало со всей Америки наиболее влиятельных людей на увеселительный загородный пикник в районе Русской речки.

Довольно скоро Каттер познакомился с такими ведущими банкирами, как Ричард П. Кули, президент «Уэллс Фарго бэнк», Джордж Кристофер, председатель совета директоров «Коммонуэлс нэшнл бэнк», и Рудольф А. Петерсон, президент «Бэнк оф Америка». Не порывал он и своих связей с нью-йоркским деловым миром. Несколько месяцев, проведенных в Манхэттене, придали ему тот налет, какой придает год пребывания в Швейцарии молоденькой светской дебютантке из небольшого американского городка. То, что он там узнал, вроде бы не добавило ему долларов, но зато он получил возможность окунуться в волны океана, имя которому – американский бизнес.

Вернувшись, Каттер вновь поступил в свою прежнюю контору «Букер, Смити энд Джеймстон», но вскоре перешел в другую, покрупнее. К тому времени, когда ему исполнилось тридцать, он был уже достаточно искушен, чтобы стать младшим партнером в фирме «Стэндингс энд Александер», одной из наиболее влиятельных в городе.

Ее глава, Джеймс Стэндингс Ш-й, был коренным сан-францисканцем в пятом поколении, родом из настоящей аристократической (насколько это возможно в республике) семьи. К Каттеру он относился с большой симпатией. Нередко он приглашал его на партию гольфа в загородном клубе «Хиллсборо», брал с собой на охоту в Вудсайд Хант или вместе с ним отправлялся из гавани Сосалито в плавание на своей сорокавосьмиметровой яхте. Именно он рекомендовал Каттера в члены престижного сан-францисского клуба «Юнион Лиг», размещавшегося на Ноб Хилл: как и мистер Беннетт из «Гордости и предубеждения»[25], Джеймс Стэндингс должен был думать о том, чтобы найти женихов для своих дочек. Не пяти (слава богу!), как у мистера Беннетта, а всего лишь двух, но старшая, Кэндис, как ни горько это было признать, отнюдь не блистала красотой.