Вера Колочкова - Ласточка для Дюймовочки Страница 49

– Какие ласточки, Даш? Какие эльфы? Ты о чем?

– Те самые. Для Дюймовочки. Ладно, Тимофеев, пошла я. Пока. Иди дальше своей дорогой. И не придуривайся, что не понимаешь ничего. Все ты понимаешь, Тимофеев. И про ласточек, и про эльфов. И про принцев тоже. Все, пока…

Она резко развернулась и почти побежала в обратную сторону, смешно шаркая ногами по гололедице, чтоб не упасть. Падать было никак нельзя. Тонкий лед покрыл за ночь асфальтовую дорожку, можно сказать, голышом, не дав на нее и снегу упасть хорошенько. Упадешь на такую прелесть – живой не останешься. И потому, свернув за угол, она пошла чуть медленнее – отсюда уже и до Пролетарской улицы недалеко…

Серебристая Светина иномарка уже стояла в полной боевой готовности у ворот бабы-Зининого домика, готовясь принять в свое комфортабельное нутро новых пассажиров. «Так и поедут, наверное, всем разросшимся семейством в Светино устроенное благополучие, – грустно подумалось Даше. – Света с Володей на переднем сиденье, все приемные детки – на заднем… Эх, Наташка, Наташка…»

– Ой, Дашка, пришла все-таки! – бросилась в маленьких сенцах ей на шею Наташа. – Молодец какая! Да ты дрожишь вся… Замерзла, да?

– Мне бы чаю горячего… – с трудом разжимая губы, проговорила Даша, стаскивая с себя сапоги и куртку. – Сделаешь?

– Конечно! Заходи давай. Баба Зина, Даша пришла! – крикнула она в сторону маленькой кухоньки, ведя Дашу за руку в комнату. – Чаю горячего просит!

– Ой, Данечка… – выкатилась ей навстречу баба Зина в неизменном своем фартучке. – Где ж ты пропала так надолго? Мы уж тут тебя вспоминали…

– Баба Зина, а можно я у вас поживу? – с места в карьер выпалила Даша. – Наташка же все равно уезжает…

– Да живи, жалко, что ли? Мне веселее будет. А что, Данечка, тебя тоже небось из дома погнали, да? Как Натку мою? Чего ж это нынче матери такие жестокосердные пошли? В наши времена и то с провинившимися девками помягче обходились…

– Нет, баба Зина, я сама ушла, – скорее для Наташи, чем для бабы Зины, твердо сказала, как отпечатала, Даша. – Я так решила.

– Ой, Дашка… – тихо прошептала Наташа, прижав ладошку ко рту. – Что же теперь будет-то?

– Да ничего не будет! То есть будет, конечно… Ребенок мой будет, я с ним буду… Ничего, Наташка! Живы будем, не помрем, как баба Зина говорит!

Они еще постояли друг напротив друга, помолчали. Потом обнялись крепко и заплакали одинаково, в голос. Чего с них возьмешь? Дети еще, если судить по возрасту. Девчонки совсем. Слишком рано волею судеб повзрослевшие и превратившиеся в маленьких женщин. Слезы их не отдавали горечью, да и не слезы это были, наверное, а последние капельки детства, самые случайные его остаточки, чудом сохранившиеся после принятых взрослых решений. Но они сами себе судьбу определили. Весь мир взрослых был против, но они так решили, и все тут. И пусть они себе поплачут. И не мешал бы им никто. Только ведь помешают обязательно!

– У-у-у… Ребята, а тут всемирный потоп начался, – весело проговорила Света, выглянув из комнаты в коридорчик, где они стояли обнявшись. – Ну чего вы, дурочки! Как будто навеки прощаетесь! Даш, ну не в Австралию же мы твою подружку увозим! Приедешь потом к нам в гости…

– Да куда я поеду, беременная-то… – протяжно всхлипнув напоследок, оторвалась от Наташи Даша.

– У-у-у… – снова протянула удивленно Света. – Это что, девчонки, у вас нынче так модно стало, да? В школе рожать?

– Ага. Модно. Каждая вторая в классе – беременная, – неловко пошутила Даша. – Скоро и роддом будут со школой объединять, чтоб нам туда-сюда зазря не бегать…

– А пойдем-ка, Данечка, за стол. Пойдем, родная, – потянула ее за локоток в комнату баба Зина. – Негоже тебе сейчас шибко плакать-то. Пойдем, я там к чаю для всех гостей накрыла…

– Даш, ты правда здесь собираешься жить? – наклоняясь к самому ее уху, тихо спросила Наташа, когда они все дружненько уселись за стол с разнообразной и аппетитно пахнущей стряпней.

Баба Зина расстаралась на славу, чтоб угодить новоявленным родственникам. Угодить-то она угодила, конечно, да только сидела сейчас как на иголках, глядя на внучку влажными от непролитых слез глазами.

– Ну да. А что? Перезимуем как-нибудь, – так же тихо, повернув в Наташину сторону голову, проговорила Даша.

– Наташк, а мы уже для Макарки детскую приготовили! – радостно сообщил Костик и улыбнулся так широко и счастливо, что Даша, глядя на него, даже поперхнулась слегка. – А все внутренности для нее Света придумывала, и мебель сама покупала, и занавески, и игрушки! Так классно получилось, сама увидишь!

– Ага, спасибо… – потупилась Наташа скромно и улыбнулась сразу и всем благодарно.

И опять почудилось Даше за этой ее скромностью-благодарностью огромное напряжение, и опять прошлась холодом тревога по душе, будто увозили ее подругу сейчас не в хорошую жизнь со всеми удобствами, а в неволю какую жестокую. Встряхнув головой, она быстренько постаралась это наваждение от себя отогнать, вступив тут же с Владимиром Сергеевичем в смешной спор, кто быстрее съест бабы-Зинин пирог с дробленой черемухой. Вскоре за занавеской запищал проснувшийся Макарка, и Наташа убежала его кормить перед дорогой. И гости тоже вслед за ней встали из-за стола, начали суетливо и бестолково помогать бабе Зине убирать посуду. «Вот сейчас они уедут, а я останусь здесь», – оглядывая неказистую обстановку комнатки, подумала Даша. Совсем без страха подумала – сама себе удивилась. Уселась на диван основательно, подобрала под себя ноги, еще раз огляделась. Подумаешь – оконца маленькие и низкие. Подумаешь – мебель допотопная. Зато дышится здесь как хорошо, и пахнет пирогами, и добротой, и любовью… Ничего, жить можно, оказывается…

Из-за занавески вышла одетая в джинсы и свитер Наташа с Макаркой, упакованным в голубое атласное одеяльце, передала его с рук на руки Костику. Он снова улыбнулся ей навстречу необъятно-широко и счастливо, будто получил из Наташиных рук замечательную для себя сверхнаграду. Света с Володей посматривали на них то ли насмешливо, то ли снисходительно, слегка переглядываясь. «Как в театре, – подумала Даша, наблюдая за всем этим действом со своего дивана. – Сейчас режиссер ладошками нервно всхлопнет, потребует начать все сначала… Пошли, пошли! Снова выход героини из-за ситцевой занавески, снова широкая и счастливая улыбка героя… Все хорошо, да все не так, – скажет им режиссер. Потому что правды нашей героине не хватает. Не верю я ей, и все тут, хоть режьте меня на куски…»

Прощались уже за воротами, около серебристой машины, измаявшейся ждать своего часа на этой грязной, не соответствующей ее изысканной красоте Пролетарской улице. У Даши впоследствии еще долго прокручивалась перед глазами эта сцена прощания – все из того же спектакля. Вот баба Зина всплакнула тихонько, обнимая Наташу, потом высморкалась стыдливо в свой фартучек и перекрестила ее трижды торопливой рукой, быстро пробормотав про себя слова одной ей ведомой молитвы. Просила, наверное, Господа, чтоб не обижал ее внучку. Вот она, Даша, шагнула к подруге, обняла ее за шею, поцеловала в легкий завиток на виске. Потом баба Зина и Макарку перекрестила. Потом Костик, осторожно держа на руках Макарку, совсем уж было наклонился, чтоб сесть половчее на заднее сиденье машины, да не успел. Потому что вторгся в эту идиллию неизвестно откуда Сашка Тимофеев, совсем автором в сценарии не прописанный. Выпал, как черт из табакерки. Как смелое решение недовольного действом режиссера, перекроившего хулигански этот сценарий по-своему. Запыхавшийся и взъерошенный, подбежал сразу к Костику, протянул в решительном и мужском жесте руки к Макарке и приказал, как кнутом хлестнул: