Марина Белкина - Брачный антракт Страница 5

Возле поста охраны ее встречала девица с красными причудливо начесанными волосами и рацией на поясе. Балансируя на одной ноге, девица положила на коленку свернутый вдвое лист формата А4 и что-то там нарисовала шариковой ручкой. Ника заглянула Красному Начесу через плечо и увидела галочку напротив отпечатанной надписи:

«Вероника Ромашова – репликант»

– Мне бы макияж подправить, зайдем в гримерку? – полюбопытствовала Ника.

Девица посмотрела на нее каким-то диким взглядом.

– Вообще-то гримерка у нас только для «випов». ВИП-гостей.

– Ясно… а что значит «репликант»?

– Человек, подающий реплику из зала, – пояснила она и понеслась через просторный холл, в котором было почти так же оживленно, как в метро в час пик.

Ника старалась не отставать.

– Как это из зала?! Я думала, что буду героиней программы! – прокричала она на бегу, провожая взглядом известного ведущего новостей с телефоном у уха.

– Что вы, дама! У нас подставные только «репликанты», и то не всегда. Герои все реальные. Это вам не какой-нибудь телесуд, – снисходительно качнула начесом девица.

– Понятно.

Когда они поднимались по лестнице, телевизионщица затормозила между пролетами.

– Я вам пропуск сразу подпишу, а то потом не до того будет, – заявила она, вооружившись ручкой, и облокотилась на подоконник. – Ой, а это что за хрень?!

Ника сконфуженно стянула ленту с головы.

– Думаете, не годится?

Красный Начес сцапала аксессуар, как сорока ложку, и покрутила в руках.

– Прикольно. Но, по-моему, для жертвы пластической хирургии как-то слишком претенциозно, – вынесла вердикт она и вновь поскакала вверх через ступеньку.

– К-какой еще жертвы? – ахнула Ника, машинально устремляясь за ней.

Собственноручно сделанная лента осталась забытой на пыльном подоконнике.

– Позвольте, но девушка-редактор Аня на собеседовании сказала, что я буду играть балерину! В программе о сломанных судьбах! О травмированных деятелях искусства и спортсменах!

– Тему программы в последний момент поменяли. На «Ужасы пластической хирургии».

– Но как же так?! – Тяжело дыша, Ника вцепилась в рукав телевизионщицы.

– Дама, выдохните! Нервные клетки не восстанавливаются, – участливо предупредила та, стряхивая Нику со своего рукава. – Чего вы переполошились? Пожалуйста, изображайте себе деятеля искусства! Травмированного неудачной липосакцией.

Бодрым галопом они вбежали в студию, которая показалась гораздо меньше, чем по телевизору.

– Но я же ничего не знаю о липосакции! – в отчаянии воскликнула Ника.

– Сейчас Аня придет, она вас подготовит. Все, садитесь сюда, ждите, а мне еще двух ВИПов встретить надо.

И она унеслась.

Ника затравленно огляделась по сторонам. Помост с несколькими диванами, стационарные камеры, софиты. Зрительный зал почти пустой, только на галерке хихикают две кудрявые тетки в кофтах с люрексом.

Ника потерла пылающие щеки, встала со своего места, снова села. Потом опять встала и выбежала из студии прочь.

«Я подумаю об этом завтра!» – мысленно повторяла она, как заклинание, слова Скарлетт О’ Хары, плутая по коридорам Останкина, и вдруг резко остановилась возле туалета, как слон, учуявший мышь. Впереди замаячил знакомый красный начес! Ф-фу! Это вовсе не телевизионщица, а какой-то совершенно незнакомый панк.

Дверь туалета приоткрылась, и оттуда выкатился крепыш ростом метра полтора. Блуждающая улыбка, отрешенный взгляд голубых глаз, как у маньяка.

– О! Какие люди! Ника Самофракийская собственной персоной! – Коротышка привстал на носки и чмокнул ее в щеку.

Ника поморщилась. Кажется, он пользуется тем же одеколоном, которым мама заправляла в детстве ее выдохшиеся фломастеры.

– Привет, Роберт.

Это был парень из массовки «Мосфильма», мнивший себя Де Ниро, не меньше. Один из тех чудиков, которые, разменяв четвертый десяток, вдруг решили сделать актерскую карьеру – покорить Голливуд или, на худой конец, заполучить главную роль в модном отечественном «мыле».

– Какими судьбами здесь? – Ника соорудила на лице приветливую улыбку.

– На кастинге был.

Вот-вот. Выучатся на сварщиков-бульдозеристов, а потом по кастингам бегают, отбирают хлеб у профессионалов!

– Удачно?

– Ага! Роль, правда, не получил, зато сфоткался с такой телкой! – расплылся в улыбке он, тыча Нике под нос допотопную «мыльницу». – Ну, с этой… как ее? Еще в сериале играет. Ща покажу!

Откуда-то из складок мятого льняного пиджака Роберт извлек сложенную вчетверо газету, на которой, судя по пятнам, либо что-то ели, либо кого-то убили. Развернул и принялся лихорадочно перелистывать страницы.

– Вот! – наконец торжествующе ткнул он пальцем в известную столичную красотку, снятую с крайне неудачного ракурса. – Если бы меня так сфоткали, ноги бы вырвал! Журналюги «желтой» прессы – гады редкостные! Публикуют снимки звезд с тройными подбородками и жировыми карманами! Смотреть противно!

– Так зачем же ты читаешь эти газеты, Роберт?

– А я и не читаю! – возмутился он. – Я картинки смотрю.

Ника прыснула, намереваясь сообщить Роберту, что тот неподражаем, да так и застыла с открытым ртом. По коридору, словно сон, плыл… сам Яков Гордый! Одухотворенный взгляд поверх очков, небрежно наверченный вокруг шеи платок развевался в такт биению Никиного сердца.

Вдох-выдох. Так не бывает! Это ее шанс, долгожданная улыбка фортуны! Надо подойти к нему, напроситься на пробы и тогда…

– Держи! – Роберт сунул Нике «мыльницу», подскочил к Гордому, чуть не сбив его с ног, и что-то горячо зашептал.

– Простите, юноша, но я не делаю снимков, как вы изволили выразиться, с фанатами, – развел руками мэтр.

– Ну что ж, тогда извиняюсь… – Роберт сконфуженно почесал нос и с ловкостью опытного самбиста произвел захват режиссерской головы сгибом волосатой руки.

– Фоткай быстрее! – удерживая побледневшего Гордого со съехавшими на нос очками, взревел он.

От этого властного вопля Ника отчего-то впала в транс, как змея – от звуков дудочки факира. Поднесла к глазу мутное стекло видоискателя и надавила на кнопку.

Щелк!

Полный провал. Кошмар в квадрате. Наверное, Гордый посчитал ее членом бандитской группировки психов-папарацци, орудующей в коридорах Останкина. Теперь о съемках у него и не мечтай. Хотя… Может, и удастся напроситься на пробы, когда любимый режиссер забудет об этом инциденте. Через год или два? Скорее уж, через десять, когда Нику окончательно разобьет радикулит. И целлюлит.

Она обнимала ладонями горячую чашку американо, поданную в уютной кафешке телецентра, и утешала себя тем, что ничего ужаснее сегодня произойти уже просто не может.