Ольга Сенько - Красота в наследство Страница 5

— Ты зачем пришла, сволочь? Ты же подруга моей матери! Ты пришла рассказать мне про эту мразь, которая выкинула меня на помойку? Да не хочу я ее знать, понимаешь, не хочу! Или ты хочешь, чтобы я нашла ее и убила, как собаку? Этого тоже не будет. Не хочу сидеть за эту нелюдь. Плевать мне на нее! Наташа вырастила меня. А-а-а, вот ты за что баксы хочешь с меня содрать. Тоже мне тайна! Да, я все чувствовала, но зачем мне все это знать? А ты что, не понимаешь, тварь, какую подлость сейчас совершила? Пошла вон отсюда!

Верка орала еще долго, но постепенно стала затихать. Наконец смолкла. Маша смотрела на нее с какой-то жалостью. Вспоминала, как в первое время часто забегали к Наташе роддомовские девчонки под разными предлогами. Помогали, стирали пеленки, что было очень кстати. Но основная причина этих частых посещений и помощи была иной. Все боялись себе в этом сознаться. Они с любопытством следили за ребенком. Ее ребенком… Ослепительная красота Ирины стояла у них перед глазами. «Что из нее вырастет?» — думала каждая, жадно всматриваясь в маленькое личико. Глядя на слепую мышь, Наташу, жалели ее, морщились. Не надо было отдавать. Вцепилась, упросила, плакала, чуть с ума не сошла. Всем жалко стало. А крошку не жалко? Ведь чуть ли не каждую неделю в маленький роддом наведывались семейные пары, и из столицы приезжали, не ленились. Искали ребенка на усыновление. Красивые, хорошо одетые. На машинах, при должностях и все такое. Такого ребенка можно было устроить и получше. Вдруг вырастет редкой красоты цветок среди этого репейника? Но опасения-надежды не оправдались. Из Верки, назвали ее так дружным коллективом со значением, ничего особенного не вырастало. Обычная мордашка, могла бы быть и покрасивее с такой наследственностью. Постепенно все отстали, а потом разбрелись кто куда по новым местам работы и жительства. Только Маша продолжала заходить, правда, очень редко. Очевидно, все-таки держала дело на контроле.

— Послушай, Вер, ты же ничего не знаешь. Давай поговорим спокойно. Я вижу, как тебе тяжело. Но времени мало. Насчет баксов, золотой, будешь думать сама — отдавать или нет. — У Маши всегда была вот эта цыганская паскудная манера — юлить и вымогать. Верка думала. И любопытство взяло верх:

— Давай выкладывай.

— Вер, ты можешь мне не поверить, но если захочешь, убедишься сама. Твоя мать — самая красивая женщина. Я таких никогда не видела. И никто никогда не видел. Она была совсем молоденькая девчонка, девятнадцать лет, она так сказала. Мы все бегали только посмотреть на нее, понимаешь? Потом я думала, может, в кино появится, но не видела, нет. Она не могла так пропасть. У меня до сих пор перед глазами стоит. Снилась первое время. И странная такая, знаешь. Конечно, если честно, не нужна ты ей была. Сразу отказалась. И не смотрела даже на тебя. Не злись. Если бы ты ее только видела! На нее нельзя было злиться. Никто у нас ей даже ни одного плохого слова не сказал. Не могли. И ты бы не смогла. Никто бы не смог. Это знаешь, как… ну картина, что ли, — смотришь, смотришь. Завораживает, что ли… — Маша в живописи была слаба. Верка тоже, но почему-то сейчас у обеих перед глазами встала неведомой красоты картина: у Маши она имела определенные черты, у Верки — размытые. Маша тараторила дальше, Веркина злость стала таять, на смену ей приходила обида.

— А я что, совсем на нее не похожа?

— Вер, если честно, совсем. Фигурой только. Фигура у тебя Иринина, это точно. Ноги особенно. Ноги я хорошо запомнила. Да и руки тоже. Посмотри на свои руки. Если бы ты хоть маникюр сделала, а то все ногти грызешь, дура. — Маша явно пыталась пересесть на своего любимого конька и начать учить жить, но Верка не дала ей уклониться от темы, продолжая выпытывать подробности.

— А нос, волосы, глаза? Что в ней было красивого? И почему странная?

— Честно, Вер, хорошо я помню только глаза. — Маша занялась сумбурным описанием глаз, которое отняло минут пятнадцать. — Короче, Вер, ну не знаю я, что тебе еще сказать, как ее описать. Что ни скажи, все будет неверно и мало. Но я бы и сейчас узнала ее из тысячи. А ведь столько лет прошло. Сколько тебе сейчас? Двадцать два? Ну вот видишь.

— Вижу. Сука она. Может, и красивая, но сука, и ничего больше.

— Ты можешь так говорить, — ехидно сказала Маша, — а у нас никто тогда не смог. Не посмел. Она не сука. Просто так сложились обстоятельства. Мало ли. Мы же ничего не знаем. Она не рассказывала. А расспрашивать неудобно было. Знаешь, она какая… К ней только на «вы» обращались. Хотя все сразу знали. Она сразу сказала. А все равно, — Маша уже начинала злиться, понимая, что не в силах все описать и объяснить, потому что многого не понимала сама.

— Да если бы она у нас в роддоме всех детей передушила, ее и тогда бы никто сукой бы не обозвал. Ну не знаю я, как тебе еще объяснить. Таких женщин в природе не водится. Одна на миллион. И она может себе все позволить, понимаешь, все! А, вот еще, — вспомнила Маша. — Ты не представляешь себе, какая сильная она была. Пока тебя рожала, даже не охнула. Да в жизни я такого не видела, а ведь кучу родов приняла, и у самой тогда уже ребенок был. Рожать-то больно, Верунь, ой как больно, ты еще не знаешь. А тут ни звука, ничего. Что за баба, не знаю.

— Хорошо, ну и черт с ней, пусть себе живет. Может, она сдохла давно, эта твоя красавица на миллион. Под машину попала или пришиб кто-нибудь за такую красоту. Черт с ней. Думаешь, побегу искать? Я ей не нужна, она мне тем более. — Верка злобно сопела. — А уж бабки, извини. Я Иуде бабки платить не буду.

— А я тебе еще не все сказала. И не такая уж я Иуда. Сейчас сама поймешь. С ней тогда парень был. Приезжал за ней, паспорт привозил, чтобы она отказ написала. Без паспорта отказаться нельзя, чтоб ты знала. А поступила она без документов. Не знаю, отец он твой или кто. Мы не спрашивали, он не говорил. Спросил только, кто родился, и все. Высокий такой парень, симпатичный, но ничего особенного. С ней, во всяком случае, не сравнить. Так вот. На эту парочку мне все и везло. Опять в мое дежурство появился года через три, вы как раз на новую квартиру переехали. Я не сразу его узнала. Он мне напомнил, у меня все поджилки затряслись. Думаю, проговорится кто-нибудь наверняка, если копать начнет, понимаешь. Наши все в курсе были. Слава богу, он только со мной поговорил и уехал. Но не просто уехал, адрес оставил. Правда, ее адрес я на всякий случай еще тогда списала с паспорта, но, скорее всего, она там не жила. Он про тебя спрашивал, дура, хотел узнать, где ты и что. Я ничего не сказала. Усыновили, кто — не знаю, увезли, адреса нет. Все по закону. Он попросил, вдруг если что узнаю, чтобы сообщила. Вер, все это время у меня просто камень на душе лежал. Смотрела на тебя, думала. В общем, так. Сейчас ухожу. Мне по делам надо. Вернусь через час. Ты мне отдаешь баксы, я тебе — фамилию и адрес. Нет — значит нет.