Вера и Марина Воробей - Журавль в небе Страница 5

4

– Привет, – сказал Рэм и взял микрофон в руки. – Волнуюсь, ужасно волнуюсь… Вы не представляете, какая это радость – видеть ваши лица. Не думал, что соберется столько народу. Честное слово, не думал…

Голос у Рэма был низкий, с хрипотцой, о таких принято говорить «с песком». С первого же слова этот человек расположил к себе всех собравшихся в клубе. Все звуки разом стихли. Взгляды были устремлены на эстраду, где в пересечении двух неярких лучей прожекторов стоял среднего роста, не худой и не толстый, самый обычный человек, похожий как бы разом на всех и в то же время не похожий ни на кого.

– Со мной это впервые. Я имею в виду презентацию альбома, – продолжал тем временем Рэм. – И совершенно не представляю себе, как это делается… Там, за кулисами, – Рэм кивнул на выкрашенную зеленой краской дверь, – мы с ребятами договорились, что будем сегодня играть старые композиции, те самые, которые записаны на альбоме «Выход». Но сейчас я почему-то не уверен в этом. Я подумал, что, может быть, вам будет интереснее послушать что-то новое? Как вы считаете?

– Супер! – выкрикнула девушка, сидящая с подругой за соседним столиком. – Давай свежак!

– Клево! – отозвался кто-то с дальних мест. – Альбом мы уже слышали!

Со всех сторон послышался гул одобрения.

– Вот и хорошо, – просто сказал Рэм. – Тогда мы, пожалуй, начнем…

Он обернулся назад, перекинулся парой слов с музыкантами. Они согласно закивали, и через несколько секунд раздались первые звуки. Поначалу музыка показалась Наумлинской настолько странной, что она даже шепнула Надыкто на ухо:

– Это чего такое? Так и будет, что ли?

– Я этой композиции еще не слышал, – так же шепотом отозвался тот.

А между тем звучащие со сцены звуки никак не складывались в единую мелодию. Каждый инструмент, казалось, вел свою партию, которая нипочем не желала вписываться в общий строй. Да и не было никакого общего строя. Какофония сплошная, а не музыка. Обычно про такую игру говорят: кто в лес, кто по дрова. Рэм с мечтательной улыбкой, застывшей на губах, слушал все это безобразие, полностью, как показалось Наумлинской, растворившись в странных, ни на что не похожих звуках. Наконец он поднес микрофон к губам и заговорил:

– Мне очень хочется, чтобы сегодня каждый из вас попробовал сделать то, что делаю я. Только не пугайтесь. Тут нет ничего сложного. Для начала давайте выберем тему. Вот сейчас я подумал, что это могут быть сны. Если бы перед нами стояла задача дать название новому альбому, я бы предложил следующее: «То, что мы называем снами». Потому что то явление, которое мы привыкли называть простым и коротким словом «сон», на самом деле, как мне кажется, представляет собой иную, более сложную, фантастическую реальность, чем та, которую мы называем жизнью. Итак, как вам название альбома? «То, что мы называем снами»? Или у вас есть другие предложения? – Рэм опустил руку с микрофоном и посмотрел в зал.

– А что делать-то будем? – выкрикнул парень откуда-то сзади.

– Рассказывать свои сны, – ответил Рэм. – Начну я. А потом каждый, кто захочет, сможет наговорить свой текст. Все рассказы будут записаны, а потом я внимательно прослушаю запись, немного поработаю над ней и, надеюсь, составлю новую композицию…

– Прикольно, – пискнула девчонка, сидящая за самым ближним к подиуму столиком. – А у меня тоже есть предложение.

– Отлично, – кивнул Рэм и подошел к девушке.

Он протянул ей микрофон.

– Предлагаю свое название: «Кошмарики»! – выкрикнула девица и залилась глуповатым смехом.

– Если принять это название, – на полном серьезе пустился в рассуждения Рэм, – то тогда нужно рассказывать только кошмарные сны… А мне бы не хотелось ни в чем ограничивать ни вас, ни себя.

– Короче! – выразил недовольство спутник девицы, предложившей свое название. – Хватит базарить! Какая на фиг разница, как назвать эту телегу? Пусть Рэм сам решает!

– Спасибо, – улыбнулся Рэм. – Ну вот, кажется, и тема подходящая пошла, – сказал он, оборачиваясь к своей группе.

К этому времени музыканты, казалось, действительно нашли общий язык, и то, что звучало со сцены, хоть и с натяжкой, но уже можно было назвать музыкой. Правда, стиль ее Наумлинская ни за что бы не взялась определить.

– Поехали, – притопнул правой ногой Рэм и для чего-то одернул свою темно-синюю, без всякого рисунка футболку. – Телега про Сегельфосс из ненаписанного альбома «То, что мы называем снами». Сегельфосс, Се-гель-фосс, Сегельфосс, – на разные лады произносил Рэм. Он словно бы крутил в руках это странное слово, рассматривая каждую новую грань, которой оно поворачивалось. Рэм будто пытался попробовать это слово на вкус, ощутить его запах, погладить его пальцами. – Сегельфосс… Забавно звучит, правда? Вам говорит о чем-нибудь это слово? – В зале царила тишина. – Вот и мне тоже до сегодняшнего дня оно не встречалось. А утром я проснулся, и это слово звучало в уме. Причем так настойчиво, будто кто-то невидимый вколачивал его в мои мозги молотком. Се-гель-фосс! – отрывисто произнес Рэм и повторил жестко: – Се-гель-фосс! Что за Сегельфосс такой дурацкий, думаю. Подумал-подумал и ничего не понял. А потом, где-то уже в середине дня, начали вдруг всплывать в памяти картинки. Я понял, что это сон. Тот, который снился мне ночью… Какие-то скалы, море, магазинчик, вернее скобяная лавка, люди, одетые в сюртуки, шляпы, с тросточками в руках, а на женщинах – пышные платья и шляпы с полями… Сейчас в таких никто не ходит. В общем, то ли конец позапрошлого века, то ли начало прошлого, я имею в виду двадцатый… На скалах рыба лежит распластанная… Много рыбы. Так много я еще никогда не видел. Во сне меня это нисколько не удивило даже. Я сразу понял почему-то, что так и должно быть – рыба, разложенная на скалах, она сушится. И все это, я точно потом вспомнил, называлось Сегельфосс. Так называлось место, в которое я попал во сне. И будто бы я не со стороны наблюдаю за жизнью этого местечка, а нахожусь как бы внутри… Ну, живу там. И знаю, что я – рабочий. Мои одежда, и руки, и волосы почему-то в муке, кое-где налипли куски высохшего теста… Я отряхиваюсь, поднимаю голову к небу и вижу верхушки сосен, опускаю голову и замечаю у ног своих огромный мешок. Я понимаю, что должен отнести его в амбар. Знаю точно, что в мешке мука и это моя работа – таскать мешки с мукомольни в амбар, потому что я работаю на мукомольне и зовут меня Уле Юхан. Вы можете себе представить такое? Уле Юхан из Сегельфосса! И так четко появилось перед глазами это имя, что в какой-то миг мне стало не по себе. Попытался вспомнить, может, фильм какой-нибудь смотрел накануне или книжку читал… Но нет, ничего похожего в обозримом прошлом мне на глаза точно не попадалось.