Збигнев Ненацкий - Соблазнитель Страница 5

При всем при этом я всегда придерживался одного принципа, чего не могу сказать о моей жене: не вымещал своего плохого настроения на детях, не наказывал больше или меньше в зависимости от того, был ли я весел или грустен, и старался быть справедливым и снисходительным. Не избегал я также и рискованных тем, отвечал на самые интимные вопросы как сына, так и дочери. Друзья часто упрекают меня в том, что я деспот, тираню окружающих, воспитываю детей как обезьянок, и вообще жизнь моей семьи – это пытка и унижение. Так, к примеру, на моем столе в кабинете всегда стоит маленький колокольчик. Всякий раз, когда я работаю, а во время работы я люблю пить крепкий чай, я просто тихонечко звоню. По сигналу колокольчика новый стакан мне приносит жена, сын или дочь, и все они считают это знаком особого доверия. Как сейчас помню своего семилетнего сына, когда он с большим благоговением приносил стакан чая и бесшумно ставил его на стол. Если я был на него сердит, мать предупреждала мальчика: «Не ходи, отец отошлет чай обратно». Он просил: «Нет, мама, я тебя прошу, позволь мне это сделать. Папа так занят, что даже не заметит, кто ему принес чай». «Ты его не знаешь, он все видит», – вздыхала мать и разрешала ему нести чай. Как она и предсказывала, я отсылал его на кухню. Потом начиналось тихое посредничество матери, что мальчик это слишком принимает к сердцу, и тогда я делал вид, что не замечаю, кто мне ставит на стол чай. Кажется, после этого на кухне была большая радость: «Отец взял чай, он на меня уже не сердится». Я всегда считал, что ребенок должен заслужить любовь отца, ибо таким образом он может научиться добиваться любви и уважения других людей.

– Что самое интересное, когда мой сын готовился к экзаменам на медицинский факультет и все дни и ночи корпел над книгами, он как-то раз «одолжил» из моего кабинета колокольчик и осмелился позвонить. Жена и дочь влетели в его комнату: «Ты что, сопляк, сравниваешь себя с отцом? Пусть тебе когда-нибудь жена принесет чай, если захочет, или сын с дочкой, если они у тебя будут». Но у меня было другое мнение. Я заварил сыну чай, потом сам принес ему стакан. «Требую от вас всех одного, – заявил я, – уважения к своей и к чужой работе. Работа не бывает более или менее важной, если человек вкладывает в нее все свое сердце». И в моем доме было принято, что, когда я писал, никто не имел право включить радио или телевизор. Но когда занимались мой сын или дочь, или когда жена готовила какой-нибудь доклад, я тоже выключал радио или телевизор. В конце концов телевизор можно посмотреть и у знакомых. Не знаю, вероятно, это и есть партнерство родителей и детей?

Однажды я пошел на так называемый «выселок», где живут рабочие-лесозаготовители. Некоторые жили в страшной нищете из-за пьянства мужчин и лодырничанья женщин. Я попросил, чтобы тринадцатилетний мальчик за деньги вымыл мне машину. Мне ответили: «Ну что вы, господин, он еще успеет в жизни наработаться». Моему сыну приходилось мыть не только мою, но и чужие машины. Ежегодно по крайней мере две недели каникул он посвящает тому, чтобы нарубить дров на всю зиму. Через окно своего кабинета я вижу, как он, худой, вытирая пот со лба, раскалывает топором на пеньке тяжелые колоды и потом, прихрамывая, относит дрова к сараю. В такие моменты я не могу писать, кусаю губы, и слезы не дают мне прочесть напечатанные на бумаге буквы. Дело в том, что у моего сына только одна стопа и он носит протез. Это случилось очень давно. Простите за то, что я не буду об этом распространяться, не буду описывать время, когда он ходил на костылях и смотрел, как другие дети играют в волейбол, бьют по мячу, бегают, танцуют, ездят на велосипедах. Пусть останется моей тайной, сколько раз, там в лесу, когда меня никто не видит, я вдруг приседаю, словно кто-то меня пнул ногой в живот, заслоняю лицо и, съежившись, долго не двигаюсь с места. Но потом я возвращаюсь домой и продолжаю относиться к сыну строго и требовательно, словно он такой же как все. Ругаюсь, если он не вымоет машину, не очистит яхту, не принесет воды из колодца или плохо сложит дрова. Никогда ни с одним человеком, ни с женой, ни с дочерью, ни с кем-то из посторонних я не говорю о его ноге, словно это не имеет для меня значения. Но и он, и я, и моя жена, и дочь знаем, что это неправда.

Когда моему сыну было шестнадцать лет, ему очень нравилась дочка директора конного завода, хорошенькая блондинка с голубыми глазами. Однажды вечером, когда мы в сумерках стояли с сыном на крыльце, по дороге мимо моего дома проходила эта девушка со своей знакомой, вероятно, приезжей. Мы слышали, как дочь директора сказала: «А здесь живет писатель. У него есть сын. Но знаешь, он колченогий».

Я сделал вид, что не слышу. Так же поступил и мой сын. Он крикнул девушкам: «Привет, куда идете?». И, прихрамывая, пошел на прогулку в сторону леса. А я вернулся в свой кабинет, зажег свет, потом долго сидел, склонившись над своей пишущей машинкой. Разные мысли и слова приходили мне в голову, но в конце концов я просто написал:

«Сынок! Человек оказался существом, хуже всего подготовленным к жизни, а ведь он правит миром. У адмирала Нельсона был только один глаз, на войне потерял глаз и Кутузов. Бетховен был глухим. Демосфен заикался. Ты знаешь, как я боялся воды, а ведь я, как ты утверждаешь, стал хорошим яхтсменом. Ты говорил, что в будущем хочешь стать врачом. Мало быть только врачом. Ты должен стать великим врачом. И тогда все забудут о твоей ноге, самые красивые женщины будут добиваться твоего расположения. Возможно, величие и сила человека кроются в его слабости.

Твой отец».

Я вынул напечатанный лист бумаги из машинки, отнес в комнату сына и положил ему на кровать.

Думаю, что он нашел эту записку и прочитал ее. Но мы об этом никогда не говорили.

Теперь я расскажу о моей жене, Барбаре, которая, несмотря на свои сорок лет, еще очень красивая женщина, среднего роста, с пушистыми рыжевато-блондинистыми волосами, карими глазами, светлой кожей. Шея у нее гладкая, как у молодой девушки, округлые щеки, неглубокие морщинки в углах глаз, да и то, вероятно, оттого, что она часто смеется. Я выгляжу с ней рядом как мрачный, худой, сгорбленный астеник с иронической улыбкой на лице. Никто не верит, что это я научил ее быть веселой, а ведь когда-то Барбара была совершенно другой. Веселье у нее проявляется прежде всего в глазах и в женственных движениях, а это приводит к тому, что когда я на нее гляжу или она смотрит на меня, даже самые большие мои проблемы становятся не такими важными и их легче перенести.

Когда я с ней познакомился двадцать лет назад, она была необыкновенно красивой женщиной, официанткой в кафе, куда я приходил еще будучи начинающим писателем, чтобы встречаться с такими же молодыми литераторами. Барбара десять лет прожила в Советском Союзе, куда ее родители уехали, чтобы спастись от гитлеровцев, и бегло говорила по-русски. Я уговорил ее поступить на русскую филологию. Отдельную главу и, вероятнее всего, как-нибудь в другой раз, я посвящу тем проблемам, которые приходится пережить молодому писателю, когда его жена учится в вузе, а в доме двое детей.