Лаура Санди - Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше Страница 5

1 октября[6] 1976 года ровно в восемь часов утра я вышла из калитки в белом передничке, похожем на Мариин.

Дорога за оградой уходила и вправо, и влево. Это оказалось для меня неожиданностью.

Мария посадила меня в точно такую же машину, как у бабушки, только белую, а не фиолетовую, и включила двигатель. И мы поехали с грохотом и дребезжанием.

Дорога от дома до школы оказалась довольно длинной, минут тридцать туда и почти вдвое дольше обратно из-за дневных пробок. Мне же она казалась нескончаемой, изнурительной, хотя в то первое утро я даже не заметила, как мы доехали.

С невероятным изумлением смотрела я из окна на великое множество машин и сидящих в них людей, чего раньше ещё никогда не видела.

А у светофоров так ещё лучше. Люди, останавливавшиеся рядом с нами, чем только не занимались. Какая-то женщина облизала зубы и потёрла их указательным пальцем, глядя в зеркало заднего обзора; мальчик, чуть постарше Либеро и Фурио, повернул что-то и стал без конца кивать головой и ритмично стучать рукой по рулю; какой-то мужчина, положив на руль чёрную кожаную сумку, залез в неё с головой, принялся вытаскивать из неё бумаги и, быстро просматривая, швырять за спину. А другие люди ничего не делали, просто смотрели, как и я, на соседние машины.

Я никогда прежде не видела столько народу и ещё долго продолжала бы радостно махать всем рукой, если бы Мария не велела мне немедленно прекратить.

Виадук на скоростной дороге был увешан рекламными щитами с разными фотографиями и рисунками. Самый большой из них изображал круглое оранжевое печенье с широкой, как у королевы красоты, перевязью, на которой было что-то написано.

Я смотрела на него, когда проезжали мимо, а потом, обернувшись, рассматривала и в заднее окно, пока оно не сделалось совсем маленьким – величиной с настоящее – и наконец исчезло.

– А что там было написано? – спросила я Марию.

Костяшки на руках Марии, держащих руль, почему-то побелели.

– Где?

– На огромном печенье.

– На каком огромном печенье?

– На круглом и оранжевом.

– Я не видела его.

– Как не видела?

– Не видела.

– Но оно было очень большое.

– Я не видела его.

Когда Мария так упиралась, настаивать было бесполезно. Лучше сменить разговор.

– Эта «Чинкуеченто» тоже бабушкина?

– Нет. Точно такая же, как бабушкина, только моя. Разве ты не заметила, что она белого цвета?

Логика у Марии была простая и безупречная.

– Во всяком случае, она подарила мне её.

– На твой день рождения?

– Нет. Просто так подарила.

– Как, просто так?

– Леда, бога ради, перестань изводить меня своими вопросами.

В это утро Мария казалась довольно раздражённой, но всё же сжалилась над моим печальным и долгим молчанием. Если не брать её за горло, она в конце концов подаст тебе руку.

– Бабушка подарила. Чтобы я ездила за покупками. И твоей матери и твоему отцу тоже подарила по машине. У каждого своя, всем хорошо.

– А какого…

– Зелёную твоему отцу, и чёрную – твоей матери.

– И где…

– В гараже, Леда, в гараже! А теперь, может, прекратишь наконец свои вопросы? Любопытство – что женщина… – Мария не смотрела на меня, она смотрела на дорогу.

Домов за окошком становилось всё больше, они делались всё выше и всё теснее прижимались друг к другу. Дорога, в свою очередь, не имея другой возможности, сужалась и юлила, стараясь хоть как-то протиснуться между ними.

– Приехали, – затормозила Мария.

И я обнаружила, что страх может даже доставить большое удовольствие.

Я была просто счастлива, что пойду в школу, хотя с ужасом думала о том, что же это такое.

– А какая она, школа? – спросила я у Марии.

– Сейчас увидишь.

Мария вышла из машины, и я последовала её примеру.

И оказалась перед высоким, длинным и белоснежным, как гипсовые слепки в мастерской моего отца, зданием. Посередине его разделяла огромная арка, похожая на распахнутый рот кита из «Пиноккио». И там роились мириады человеческих существ чуть повыше или чуть пониже меня ростом.

Это были первые подобные мне существа, каких я видела в жизни. И я смотрела на них одновременно с любопытством и гневом, точно так же, как Ватт на собак, проходивших мимо ограды нашего парка. Я не одна в этом мире, но и не единственная.

Мария почувствовала, видимо, что пора взять меня за руку. И как всегда, слишком больно сжала мою ладонь, но сейчас это только обрадовало меня, настолько, что я едва не расплакалась.

Я подняла голову и молча посмотрела на неё.

«Ты же не отпустишь меня туда, ничего не сказав, верно?» – подумала я про себя.

Мария взмахнула своими белёсыми ресницами и, дёрнув за руку, повернула меня к себе. Мама, когда хотела что-нибудь сказать, тоже ставила меня перед собой и нагибалась. Мария, однако, в отличие от неё, не наклонялась, а приседала и оказывалась лицом к лицу со мной.

– В портфельчике лежит завтрак. Когда прозвонит звонок на перемену, разверни и поешь.

Я промолчала. Не могла же она сказать мне только это. Сейчас непременно скажет ещё что-то.

– Поняла?

– Да.

Мария поднялась.

Это всё. Но, может быть, я всё преувеличила.

Через секунду после того, как Мария ушла, я поняла, что отныне и впредь лучше всего полагаться на собственную интуицию.

Школа оказалась намного больше, чем я ожидала.

Если снаружи она ещё производила какое-то впечатление, то внутри всё выглядело гораздо хуже.

Таких девочек, как я, тут собралось человек пятьдесят. Некоторые разговаривали друг с другом и смеялись, другие стояли поодиночке, как и я, замкнувшись в ужасном молчании. И хотя таких молчаливых – Без Языка – оказалось большинство, ясно было, что правы те, другие, и что они возьмут верх, если мы не начнём действовать.

Однако, если говорить обо мне, то я не в силах была шевельнуть даже пальцем ноги. Счастье ещё, что в этот день в школу пришли только ученики первых классов. Если бы я столкнулась тут со всеми другими школьниками, думаю, просто потеряла бы сознание. Я посмотрела на свой белый передник, точно такой же, как у других, и немного успокоилась.

Трижды громко прозвенел звонок, и чей-то голос произнёс:

– Девочки! Постройтесь в линейку, пожалуйста.

Вестибюль оказался настолько просторным, что мы, все пятьдесят, смогли встать в один ряд.

Вот тогда и появилась она, Мать-настоятельница, чьё имя мы так никогда и не узнали. Мать-настоятельница и есть Мать-настоятельница, точка. Громадная, как синьор Паоло, она возвышалась на первой ступеньке лестницы, поднимавшейся за нею. По бокам стояли две монахини, которые по отдельности выглядели бы вполне нормально, но сейчас походили на огромные руки Матери-настоятельницы, свисающие вдоль её гигантского туловища.