Алиса Клевер - Два месяца и три дня Страница 5

Кто-то взвизгнул, толпа вздрогнула и зашевелилась, как разбуженный улей, и Максим развернулся в сторону камер. К нему тут же подлетела женщина с огромным микрофоном. Он снял очки и окинул взглядом толпу. В Аринину сторону он не посмотрел вовсе.

– Как долетели?

– На самолете, – после некоторой паузы ответил Максим. В толпе с готовностью засмеялись.

– Мы рады, что для премьерного показа своих работ вы выбрали Москву. Это происходит впервые, все ваши прошлые выставки проходили в Лондоне или Нью-Йорке. Как и почему был сделан выбор на этот раз? – спросила другая журналистка и вытянула руку с диктофоном повыше. Максим продолжал стоять почти что в дверях, будто раздумывая, стоит ли проходить дальше.

– В Нью-Йорке слишком большие пробки, – пожал он плечами и шагнул в толпу – легко, без видимого сожаления, и исчез из поля зрения.

Арина вдруг жутко расстроилась, хоть и уговаривала себя, что все это пустое, и что она за дура глупая?! Ясно же: такие мужчины, как этот Коршун, всегда будут отделены от таких девушек, как она, шелковой лентой. Они – на красных ковровых дорожках. Арина и ей подобные – в своих ветлечебницах, со своими котами.

Девушка на шпильках яростно препиралась с охранником около ленты, пытаясь пролезть за ограждение. У нее это не очень-то получалось. Охранник попросту отвернул от нее лицо и пропускал мимо ушей все ее аргументы.

«Арина, девочка моя, ну-ка подними с полу рюкзак и уходи отсюда, уходи немедленно и подальше. Уходи от греха!»

Сказав это себе, Арина тут же почувствовала себя несчастной. И она действительно встала, подхватила рюкзак, но вместо того, чтобы пойти к выходу, пересекла холл, завернула за угол, нажала кнопку вызова лифта и опрометью влетела в него, словно убегая от кого-то. Но никто не смотрел в ее сторону, все внимание по-прежнему было приковано к Максиму Коршуну.

Двери закрылись, окончательно отделив Арину от столь поразившего ее мужчины, и перед ней возникло ее собственное отражение – юное создание с черными волосами, с выбившимися из хвоста и в беспорядке повисшими вдоль лица прядями. Дышит так, словно убегала от маньяка. Щеки раскраснелись и ярко выделялись на фоне ее белой кожи. Испуганные глаза, искусанные от досады губы. Чучело, чего она хотела? И, собственно, какое ей дело до скандальной звезды?

Она затравленно огляделась, пытаясь понять, что ей делать теперь. Двери лифта открылись на третьем этаже – и как раз напротив лифта, на белой стене сияло солнце над сибирской тайгой.

– Иди любуйся красотами Севера, – посоветовала она своему отражению, но… простояла без движения еще минуту, затем медленно подняла руку и поднесла ее к панели с кнопками. «Шестой» загорелся ярким огоньком, и раздался тихий звон. Лифт тихонько вздрогнул и пополз дальше наверх. Через несколько мгновений лифт снова открылся, и Арина шагнула вперед, впервые в жизни совершая что-то непозволительное, запрещенное.

Мысленно она уже видела себя в наручниках, в полиции, в слезах, но, когда она выбралась на запрещенный этаж, открытый только для прессы, там никого не оказалось.

Никого!

Ни охраны, ни даже старушек, обычно сидящих на стульчиках между залами. Скорее всего, они все ушли к лестнице, чтобы посмотреть на фотозвезду. Шум продолжающейся пресс-конференции доносился откуда-то снизу, а пустынный лабиринт стен предстал перед растерянной «лазутчицей», словно и был предназначен только для ее глаз.

«KILL THEM ALL»[2]

Огромный постер, фотография почти во всю стену. Граффити, сфотографированное то ли в переходе, то ли на бетонном ограждении железной дороги. Окружающее снято нечетко, расплывчато, и только надпись высвечивалась на фотографии ясно. Черная краска, аэрозоль. Арина приложила ладонь ко рту. Она словно почувствовала то, что чувствовал тот, кто сделал эту надпись. Ярость, бессилие. Пустоту. Kill them all. Значит, мистер Коршун увидел эту надпись, остановился и принялся ее фотографировать. В ней было столько эмоций, что с лихвой бы хватило на десять пейзажей про Русский Север. Арина перевела взгляд.

Фотография ребенка, целящегося из громоздкого пистолета прямо в нее, заставила Арину отскочить. Где и как он мог сделать это фото? Может быть, это постановка? А если нет, то это просто ужасно.

Демонстрация. Полиция избивает ногами девушку, лежащую на асфальте. Ее лица не видно, только тело – оголенный торс, бесстыдно обнажившаяся грудь. Мужчина в форме волочет ее за одежду, поэтому одежда и задралась.

Футбольные фанаты сжигают машину, случайно попавшуюся им на пути.

Окровавленные кулаки. Не шутка, не подделка, нет. Этими руками кого-то только что били. Что он, Максим Коршун, там делал? Как ему удалось сфотографировать одни кулаки, только их – и ничего больше, да еще таким крупным планом.

Что он за человек?

Глядя на огромный снимок, почти в половину стены, Арина кусала губы. Электрический стул. Пустой, пугающий. Ждущий новую жертву в свои объятия. Ненависть – это сон, от которого невозможно проснуться. Арина вдруг осознала, что стоит одна-одинешенька посреди зала, а голоса становятся вдруг заметно слышнее и ближе. Она огляделась в растерянности, все еще потрясенная увиденным и не вполне способная мыслить последовательно. Сейчас придут и спросят, что она тут делает и как сюда попала. Возможно, ее будут выпроваживать с выставки, а он, Макс, поднимет свою камеру и примется фотографировать ее. Ведь это так работает, да?

Арина быстро прошлась по залу и поняла, что спрятаться можно только в единственном месте – в самом углу за белой стеной скрыто маленькое помещение, закрашенное черным цветом. Здесь не было фотографий, но стояло несколько стульев, а на стене работал большой телевизор. Арина опустилась на стул и прислушалась. Телевизор работал без звука и не отвлекал. Арина почти на него не смотрела. Она услышала шаги, много шагов сразу. Пресс-конференция явно переместилась на шестой этаж. Интересно, они пришли сюда смотреть очень, очень качественные фотографии кричащего человека с лицом, перекошенным от боли, – с бокалами шампанского в руках? С бутербродами?

– Я не занимаюсь военной журналистикой. И я не документалист, хотя, случается, мне удается запечатлеть моменты истории, которые можно отнести к этим двум жанрам, – его голос звучал близко, очень близко. Наверное, он стоял прямо за стеной.

– Какие нужны условия, чтобы простая фотография стала искусством? – Женский голос. Арина прислушалась еще внимательнее. Значит, вот что она только что видела. Искусство. Настоящее искусство должно ранить. Кто это сказал? Арина слушала, а глаза ее, уже привыкшие к полумраку этого закутка, зафиксировались на безмолвном видео, проигрывавшемся, видимо, по принципу «нон-стоп», без остановки. Джунгли.