Под кожей (ЛП) - Стоун Кайла Страница 5

Я сидела на ее кровати и рисовала, пока она работала. Я никогда не смогла бы убить бабочек, как Жасмин. Вместо этого я рисовала их. Я заполняла тетрадь за тетрадью древесными нимфами и монархами, адмиралами и волосатиками, ласточками и сернистыми, и моими любимыми — голубыми.

— Ты знаешь, как гусеница превращается? — спросила она меня однажды. Наклонившись над столом, Жасмин сосредоточенно втыкала булавку в грудную клетку бабочки, а затем с помощью полосок пергамента раскрывала хрупкие оранжевые крылья, не разрывая перепонок.

Я сидела на ее кровати, скрестив ноги, и делала легкий набросок большой голубой морфы, ее огромные переливающиеся крылья раскинулись в полете. Я штриховала средние тона угольной палочкой, медленно создавая глубину тени и света.

— Не совсем, — ответила я, потому что знала, что Жасмин умирает от желания мне рассказать.

— Ей приходится есть свое собственное тело. Мерзко, правда? Оно выделяет ферменты, которые переваривают его и растворяют почти все ткани. Смотри, я тебе покажу.

Она вытащила из одной из банок куколку, прикрепленную к маленькой палочке, и взяла нож. Я смотрела, как она осторожно разрезает пленчатую кожу, открывая сочащийся суп из гусеницы.

— Это отвратительно.

— Я знаю. Но взгляни на это. Во всей этой жиже все еще есть группы организованных клеток. Они содержат все, что нужно бабочке для развития крыльев, усиков, ног, глаз и всего остального, необходимого ей для выживания. По сути, она уничтожает себя, а затем перестраивается в нечто совершенно новое.

Я слушала, как Жасмин говорит, ее слова плели свой собственный кокон вокруг нас. Я использовала кусочки бумаги, чтобы растушевать и смешать слои, пока отдельные карандашные штрихи не стали неразличимы, а бабочка не стала выглядеть готовой взлететь со страницы.

— Есть одно исследование, — взволнованно поделилась Жасмин. — Исследователи обнаружили, что бабочки сохраняют воспоминания о том, как они были гусеницей, несмотря на почти полный распад клеток во время метаморфозы. Разве это не круто?

Этот разговор происходил незадолго до того, как Жасмин претерпела свою собственную метаморфозу. Летом между восьмым и девятым классом она поменяла очки на контактные линзы, а брекеты — на белоснежную улыбку. Мама отвела ее в салон и купила утюжок для выпрямления волос, и ее мышино-коричневые волосы превратились в шелковистые белокурые локоны, ниспадающие каскадом по спине, как в рекламе «Пантин».

Но именно популярные девочки сделали ее преображение полным. Марго Хантер приняла Жасмин в свой отряд стерв. Кроме того, отчим Жасмин владел единственным во всем городе бассейном, что предопределило ее судьбу. Жасмин сбросила свою личину ботаника, как гусеница сбрасывает плоть. И в отличие от своих бабочек, она не сохранила никаких воспоминаний о своей прежней жизни и прежних друзьях.

Я делаю еще один порез, задыхаясь от резкого укола. Стираю кровь салфеткой и смотрю, как снова расцветает красный цвет. У меня болит сердце. Все мое тело болит. Я делаю глубокий вдох, сдерживая слезы.

Жасмин знала, что я это делаю. Она знала о том, что происходило у нас дома. О некоторых случаях. В момент идиотской слабости я рассказала ей. Не знаю, почему. Только самопорезы приносят мне облегчение. Только это успокаивает бешеный бег моего сердца.

Думала, что, рассказав ей, смогу что-то изменить. Так и случилось, но не в том смысле, в котором это имело значение.

Я все еще слышу, как эти слова звенят у меня в ушах с того дня, когда опустила свой поднос рядом с ее на стол во время обеда. Марго и остальные уже сидели, но рядом с Жасмин оставалось свободное место. Жасмин была в одежде, которую я никогда раньше не видела: облегающая майка с блестками, обтягивающая грудь, потертые шорты и туфли на танкетке. Она посмотрела на меня.

— Тебе здесь не место, ты, эмо, калечащая себя уродина.

Я сидела так, будто она дала мне пощечину, мой рот застыл в полуулыбке, мозг не мог осознать ужас, разворачивающийся прямо передо мной.

Две девушки закрыли рты руками.

Глаза Марго расширились.

— Что?

— О, да. — Жасмин произнесла так, как будто это пустяк, как будто это старые сплетни. — Она каждую ночь режет ноги бритвой. Ей место в сумасшедшем доме или чем-то подобном.

— С мягкими стенами. — Губы Марго скривились в отвращении, когда она уставилась на меня.

— Сходи, запишись, — посоветовала Жасмин. Но она больше не смотрела на меня. Она смотрела на Марго. — От тебя воняет, как и от свинарника, в котором ты живешь.

Я чувствовала, что моя грудь вот-вот взорвется. Боль вибрировала, проникая в каждую клеточку моего существа. Я чувствовала себя хрупкой, полой, как будто могла расколоться и мои внутренности вывалились бы прямо на стол в кафетерии. Я заставила себя подняться на ноги, мои ноги дрожали, жар унижения пылал на лице. Боль оказалась слишком сильной. Как будто я держала в голых руках раскаленные угли. Я чувствовала, как горит моя кожа, мои кости.

Потянувшись, опрокинула ее поднос с едой, пролив равиоли с красным томатным соусом Жасмин на колени. Вышла из кафетерия под звуки визжащих и пронзительно кричащих девчонок. Я шла с гордо поднятой головой, но внутри мое сердце сжималось, превращаясь в огромную черную яму.

Я смотрю на отражение деревьев, рябящих на поверхности воды. С ветки где-то надо мной щебечет малиновка. Воспоминания все еще похожи на плачущие раны, даже четыре года спустя.

Сейчас выпускной класс, и мне плевать на них. Мне на все наплевать. До побега осталось меньше года. Но когда я пытаюсь представить себе это, то не могу. Я знаю, что должна попасть в колледж, но когда думаю о прошлом годе, мое будущее кажется пустым. Кипящая черная туча встает на моем пути. Я не могу видеть ни сквозь нее, ни вокруг.

Мой разум ускользает от темноты. Жгучие порезы концентрируют мое внимание. Боль заглушает крики в моей голове, притупляет отчаяние, пульсирующее под ребрами. Я использую последнюю салфетку и прижимаю ее к лодыжке, пока кровь не перестает течь. Смазываю новые порезы неоспорином и наклеиваю пластырь.

Смотрю на свой телефон. Я совсем потеряла счет времени. Уже больше трех.

Мне нужно успеть на работу после школы в «Bill's Bar and Grill», где я убираю столы. После этого — список дел настолько длинный и удручающий, что я выбрасываю его из головы. Запихнув вещи в рюкзак, я возвращаюсь в ад, которой стала моя жизнь.

Глава 4

Я провожу рукой по столешнице, убирая несколько старых газет и три пустые банки из-под пива. Ставлю коричневые бумажные пакеты и начинаю выгружать продукты: хлопья на завтрак, банки с нарезанными ананасами, лапшу рамен и пакет молока. Остатки мелочи я бросаю на стойку. Это все, что осталось от моих вечерних чаевых.

Мамы нигде не видно. Полагаю, она, как обычно, отрубилась в своей спальне. И Фрэнка нет уже несколько недель. Все на мне: приготовление ужина для мальчиков, уборка, стирка, укладывание их в постель, а потом домашнее задание, если мне удастся не уснуть. Я стараюсь не смотреть на состояние дома: обшарпанная мебель, грязные столешницы, дверцы шкафов, наполовину слетевшие с петель, грязь, скопившаяся в углах. Неважно, сколько я убираюсь, ничто никогда не выглядит чистым.

Угасающий солнечный свет льется на потертый кухонный стол. Мои младшие братья сидят друг напротив друга: восьмилетний Аарон наклонился вперед над блокнотом для рисования, маленькие плечи сгорблены так сильно, что шея едва видна, одиннадцатилетний Фрэнки откинулся на стуле, скрестив руки, с его губ свисает сигарета.

Я положила продукты на стол.

— Какого черта ты вытворяешь?

— Никакого. — Фрэнки закусывает сигарету.

Горячий гнев вспыхивает в моих венах. Я вырываю сигарету изо рта Фрэнки.

— Ты теперь куришь?

Фрэнки едва заметно вздрагивает.

— Да какая разница? Пошла ты, Сид-Ней. — Он произносит последнюю часть моего имени плаксивым распевом, затягивая «ней». Фрэнки называет меня Сид-Ней с тех пор, как ему исполнилось три года, когда он бегал за мной с Кроликом Банни, своей любимой игрушкой, зажатым в его маленьких кулачках. Его опухшее лицо было мокрым от слез и соплей. Он плакал, прося меня взять его на руки и унести подальше от криков и воплей, от звуков пепельниц и бутылок со спиртным, бросаемых в стены. В то время, когда он был еще ласковым и доверчивым, до того, как он начал превращаться во Фрэнка.