Предатель. В горе и радости (СИ) - Арская Арина Страница 5

Я сейчас тут лишняя.

— Мам, идем к нам, — сипит Яна.

Проваливаюсь в темноту и очухиваюсь на диване. Будто со стороны слышу мои тихие отстраненные словах:

— Завтрак остынет.

А затем я закрываю глаза.

Сознание цепляется за глупые мелочи в стремлении отвлечься от страшной реальности, в которой вся семья впала в отчаяние. Лучше переживать о завтраке, чем о похоронах, будущем и сложном разговоре с детьми о разводе.

Вздрагиваю, когда Алиса сжимает мою ладонь.

— Ему ведь не было больно? — доносится тоскливый шепот Левы, и Алиса закусывает губы.

— Нет, не было.

Гордей врет.

Сердечный приступ и боль неотделимы, но нашему сыну сейчас незачем это знать.

— Дедушка хотел отвезти меня на рыбалку в следующие выходные, — отстраненно вздыхает Лев, — а я ему сказал, что… не хочу. Что это тупо и неинтересно.

Гордей молчит, и раздаются глухие всхлипы.

Когда человек болеет, то семья все равно привыкает к мысли, что путь близкого скоро окончится, а тут все случилось внезапно, и мы оказались не готовы.

— Гордей, — подает блеклый голос Алиса и садится.

— Да, мам?

Она тяжело встает, шагает к дверям гостиной и выходит к лестнице:

— О чем вы говорили до… ты понял меня…

— Нет, не понял, — глухо отзывается Гордей.

— Может, ты ему что-то сказал…

— Например?

— Я не знаю, — голос Алисы безжизненный.

— Ты сейчас намекаешь, что я могу быть виноват в его приступе? — напряженно спрашивает Гордей.

— Нет, я… — голос Алисы вздрагивает недоумением, будто она вынырнула из омута безумия, — господи… нет… Гордей… нет… Я… да что же я такое говорю?

Алиса возвращается в гостиную, в ужасе прикрыв рот ладонью, смотрит на меня и закрывает глаза.

— Я не могу… — бубнит она в ладонь. — Я не могу здесь находиться… Я сама не своя… Зачем ты меня оставил, Слава?

— Па, ты куда? — обеспокоенно спрашивает Лев.

— Покурить.

— Гордей, — Алиса кидается из гостиной, — сыночек, я не хотела… милый, я не знаю, зачем это тебе сказала.

— Мам, мы не успели с ним поговорить, — отвечает Гордей. — Он мне позвонил, попросил о встрече. Я приехал к нему в офис, он ко мне вышел и… все. Все, мам. Больше ничего.

— Гордей… Я не подумала…

— Я знаю, мам, все нормально, — хлопает дверь и воцаряется гнетущая тишина.

— Я к папе, — Яна соскакивает с дивана и бежит босая из гостиной.

— Я с тобой, — доносится тихий и сухой, как веточка, голос Льва и его тяжелая поступь.

Вновь поскрипывает входная дверь, и опять воздух дрожит от всхлипов Алисы, которая поддалась черной безнадеге и слабости. И эта слабость обратилась в жестокий вопрос.

Глава 8. Толстая акула

Дни перед похоронами сливаются в один липкий непонятный комок, из которого я не могу выцепить ничего четкого и конкретного, кроме того, как отпускаю ладонь Гордея и говорю ему:

— Ты прав. Это ни к чему. Нас ждет только развод.

В этот момент я осознанно лишила меня и Гордея откровенного разговора в будущем. Теперь он точно не станет объясняться передо мной, ведь я приняла решение лишь на время сыграть спектакль для семьи, чтобы потом выйти из нее.

Я стояла рядом с ним на отпевании свекра, на самих похоронах, обнимала ревущих детей, а в голове начался отсчет до неизбежного.

— Мы все однажды умрем, — говорит Юрий Пастухов, который решил поймать меня в беседке и поболтать о жизни и смерти.

Толстый и жуткий мужик с мелкими зубами и острым взглядом. Один из деловых партнеров Вячеслава, и прицепился на поминках почему-то ко мне, будто больше не с кем повздыхать о несправедливости этого мира.

Я хотела передохнуть от толпы незнакомых мне людей, спряталась в беседке, но Пастухов нарушил мое тихое и задумчивое одиночество бесцеремонным вторжением в личное пространство.

На похоронах он очень внимательно следил за присутствующими, особенно за мной и Гордеем.

— Славик в принципе неплохо смотрелся в гробу, — хмыкает он.

Я разворачиваюсь к нему и вскидываю бровь.

— А что? Ты хочешь поспорить?

— Вы сейчас серьезно?

— Вполне.

И невозмутимо смотрит на меня.

— Такие разговоры…

— Какие такие? — он тоже вскидывает бровь. — Живым можно быть красивыми, а мертвым нет?

— Прекратите.

— Ой да ладно, — фыркает Пастухов и отмахивается от меня пухлой ладонью. — Есть такие страшные покойники…

— Остановитесь! — рявкаю я.

— Ладно, — Пастухов цыкает. — Могу закидать тебя тупыми банальностями, каким твой свекр был мировым мужиком, прекрасным семьянином, лучшим дедушкой, хватким дельцом и хорошим человеком.

— Оставьте меня.

— Что у вас с Гордеем? — Пастух резко меняет тему и тоже разворачивается ко мне.

Я аж открываю рот.

— Ага, — он щурится. — Что, лучше поговорим о красивых и страшных покойниках, Лилия? М?

— Пошли прочь, — цежу я сквозь зубы.

— Да вот разбежался, — он копирует мои интонации, — я, как жирная акула, почуяла кровь. И мне Славик все мозги выжрал, какой у его сына замечательный брак. Такая любовь-морковь, да вот только нихрена я этого сегодня не увидел, Лиля. Ты хотела мужа в могилу столкнуть…

— Да что вы ко мне пристали…

— А твой муженек, — Пастухов скалится в улыбке, и его пухлые щеки приподнимаются в жутких складках, — утащил бы тебя с собой, но этого не случилось, увы. Только обычные похороны. Ничего нового и интересного. Только одни похороны на моем веку запомнились. Похороны моего брата.

— Мне неинтересно.

— На похороны моего брата заявилась его любовница, — Пастух вздыхает. — При живой-то жене. О, — поглаживает себя по колену, — столько криков, визгов, слез… Кстати, его жена теперь моя жена.

— Чего?

— Я женился на жене моего брата, — Пастух пожимает плечами. — Вот такой я бессовестный, да, — вздыхает. — В общем, уловил я в этих похоронах что-то знакомое… флер семейной драмы, а я обожаю драмы, — вновь смотрит на меня. — И у меня на них нюх, как у охотничьей собаки.

— Так вы жирная акула или охотничья собака? — поскрипываю зубами.

— Гибрид, — серьезно отвечает Пастухов. — Когда надо акула, когда собака, иногда ленивый хомяк.

— Я ухожу, — встаю и шагаю прочь из беседки.

Иду по дорожке из мелкого гравия, в котором застревают каблуки, а затем останавливаюсь. У дома свекров паркуется такси, а из него выплывает фигуристая брюнетка в черном платье. Кажется, это Вера.

— Вот оно что, — у меня руки дрожат. — Он все-таки тебя вызвонил…

— Прелестно, — отзывается рядом Пастухов и прячет руки в карманы брюк. — У нас тут все-таки драма, — косит на меня взгляд, — пойдешь патлы выдергивать этой сучке? А лучше сразу бей по сиськам, Лилия. Без предупреждения.

Перевожу на него разъяренный и отчаянный взгляд.

— Разбавь этот унылый и тоскливый день смерти громким скандалом жизни, — Юра подмигивает мне и вальяжно плывет по дорожке среди кустов к дому. — Сисястые любовницы и обманутые жены — это про жизнь, — оглядывается, — пойду сыграю черную печаль.

Глава 9. Что ты тут делаешь?

— Гордей…

Смерть не бывает красивой.

Вот и отец мой умер некрасиво, пусть со стороны выглядело, что он просто упал. Нет. Не просто упал.

У него закатились глаза, выступили вены на шее, и он издал какой-то клокочущий звук, что родился в его слабой груди. После он посмотрел на меня в последний раз, схватил за рукав пиджака и в последний раз вздрогнул в конвульсии.

Мой отец, который в детстве для меня был сильным великаном, взял и умер.

— Гордей…

Выпускаю дым из ноздрей. И как странно было видеть его в гробу со сложенными руками на груди.

— Гордей…

Кто-то поглаживает меня по спине, заглядывает в лицо, и я только через некоторое время понимаю, что это Вера.

— Что ты тут делаешь?

— Я понимаю, что не должна была… но я хотела побыть рядом…

— Я тебя не приглашал, Вер, — стряхиваю пепел в пепельницу.