Маска (СИ) - Марина Лётная Страница 51

Ладно, врать бесполезно. Но вообще-то, я не так плохо выгляжу!

— Мне всего двадцать семь.

— Ясно, — равнодушно хмыкнула белокурая женщина, но тут же мученически спрятала лицо за ладонью. — Вы совратили моего сына…

Тут бы я поспорила!

Шуточки-шуточки… Но пакостное уныние заползло между ребер. Я поджала губы и отвернулась, не желая искать оправдания.

Мне приходилось достаточно неловко в этих стенах. Я как будто насильно вторглась на её территорию, где по особым правилам стояли вазочки, ни единая пылинка не смела садиться на лакированную мебель без разрешения его матери, и от натертого пола белые носки становились ещё белее.

Здесь пахло стерильностью, дискомфортом и садистическими правилами, а ещё не было ни намека на ёлку или хотя бы мандарины. Разбитая чашка вполне могла стать трагедией этого вечера, если бы не мой визит. Но это только начало… Когда в квартире раздался хлопок входной двери, а затем неразборчивый разговор двух скрипучих, похожих голосов, я поняла, что и Анна Дмитриевна настороженно привстала, прислушиваясь. Она как будто бы даже узнала гостью, только быстро замотала светлой головой, брезгливо сморщившись. Кажется, она не могла поверить своим ушам…

Вперёд Муратова в гостиную ворвалась улыбчивая во все имеющиеся белые и сверкающие золотые зубы женщина. В свитере, балахонистой пёстрой юбке, в перстнях и браслетах, и только новые сережки, в которых Ирка проходила весь прошлый год, выбивались из ансамбля.

Оказывается, я задержала дыхание. И решилась незаметно выдохнуть только, когда Лекса запер нас четверых изнутри. Что там происходило с Анной Дмитриевной — страшно было видеть…

— Лялечка! Бахталэс, — бабушка попыталась наброситься с объятиями на маму, но та ошарашено отскочила, как от огня, и пугливо забилась в угол собственной квартиры. — Ты смотри-и, какая красавица! А внук-то какой…

Настолько беззащитной я не могла представить её даже в общественном туалете.

Муратов кусал губы, не понимая, как вклиниться между седеющей на глазах матерью и тараторящей бабушкой. А я притаилась на диване и быстро делала выводы. Кажется, она неплохо говорила по-русски.

— Я вам не "Лялечка" больше! Уйдите! — Анна Дмитриевна беспомощно и даже брезгливо замахала рукой, будто непрошенную свекровь можно было вспугнуть, как пролетающую мимо муху. Смешная.

— Ляля, не ругайся-я… Я же не помню имя русские. Ай, иди сюда, девочка!

Бабушка добралась кривыми сморщенными руками до мамы, беспардонно её прижала и чмокнула в щеку. Похоже, под напором цыганки Анна Дмитриевна сдулась, как кот из Карлсона.

— Что вы… Здесь забыли? — она обессиленно фыркнула и выдернула свои ладони из её рук.

Та была такая яркая, оживленная, взбалмошная. И очень кудрявая… Седеющие длинные завитки, собранные в хвост, подскакивали от каждого её движения.

— Лекса меня пригласил… — бабушка ласково указала на внука и заулыбалась, словно засюсюкала с маленьким дитём. — Милэнько, чавораалэ.

Ничего непонятно… Он улыбнулся ей в ответ, будто отражение. Глядя на колоритную цыганку, было проще рассмотреть ту же породу и у Муратова.

— Какой Лекса?.. Какой Лекса? Его зовут Лёша! — Анна Дмитриевна схватилась за лоб, изнеможенно натягивая кожу, и, пятясь от бабушки, рухнула на диван, с другого конца которого я еле дышала.

— Мам, извини, — раздался мужской бас. Но она уже трагично держала руку предположительно на сердце и смотрела на сына, как на вражину. Маму можно было понять. — Но ведь они не желают нам плохого. Мы просто хотим наладить общение… Все, кроме тебя. Почему ты против? Это ведь наша семья…

— Ляля, видищь, как ромэ тянется к отцу. Почему не пускаешь?

— Ты! Неблагодарный засранец! — Анне Дмитриевне стало некуда деваться, и она застряла между бабушкой, мной и стеклянным столиком, разъяренно тыкая в сына пальцем. Мы осторожно пересеклись взглядами. — И что? Ты с ними пришла надо мной издеваться?

— Лялэ, это подруга твоя?

ЭЙ!!!

От негодования сбилось дыхание, и я забегала взглядом по всем троим. Лекса прыснул, готовый расхохотаться, и спрятал лицо за ладонями. Здорово, я тоже так хочу!

— Мами Ида, что вам нужно? Просто скажите, — Анна Дмитриевна тяжело вздохнула. — Что мне нужно выслушать, чтобы вы ушли?

Мами? Бабушка?

— Пусти его кхарэ. Пускай дом свой родной увидит. Это его желание. Сама знаешь, не удержишь.

У мамы жалобно задрожал подбородок. Мне показалось, я ощутила на себе, как ей стало больно. Почему?

— Хорошо. Езжай… Лекса.

Она усмехнулась и утёрла слезу. Чёрт, на это невозможно было смотреть, сохраняя равнодушие. Мами Ида довольно улыбнулась.

— Молодец, девочка. Не переживай, мы не обидим твоего сына.

Я поёжилась и взглянула на Муратова, уныло высверливающего взглядом пол под ногами матери. Добился своего, но не радовался. Может, ещё не успел осознать… Но вот промелькнуло в улыбке бабушки что-то плутоватое.

— Никто не может заставить ромэ… Или отговорить. На то его воля, — Ида затараторила на ломанном русском с помесью родного языка, ослепительно улыбаясь.

Мне было плохо известно, о чём она говорила дальше, но мама её понимала и нехотя слушала, периодически шмыгая носом. Лекса присел рядом со мной.

— Внучки, говорите, взрослые. Ещё бы, Санко при мне ещё начал детей чужих водить, прикармливать. Рассказываете так, будто я не знала. Я же не слепая…

— Чего такое? Ай, Ляля, чё ты наговариваешь?

— Ваш сын мне изменял направо, налево, и прямо по главной улице. Я знаю всё. И от кого те дочки, знаю.

У Лёши стремительно потускнел взгляд.

— Не выдумывай, девочка. Не говори вслух, чего знать наверняка не можешь.

— Буду говорить вслух. Я знаю всё! Ясно вам? — Анна Дмитриевна с дрожью выдохнула, предаваясь эмоциям, и вдруг покосилась на меня. Кажется, ей стало неловко, она закусила губу, прямо как делает её сын.

Теперь всё встало на свои места. Вот, почему она сбежала.

— Эй-э, — цыганка недовольно закачала головой и цокнула, кинув взгляд на балкон. В комнате начинало быстро темнеть. — Пускай едет и сам во всём разберется. Годявэрэ чаворо, нарто, справится без подсказок. Дадо, сёстра дужакирэс. Пообщаются, узнаются ближэ.

— Пускай, — грустно подытожила мама.

Мне стало её жаль. Лекса задумчиво смотрел в одну точку на полу и изредка терзал нижнюю губу с тех пор, как мама заявила про измены отца. На выразительном осунувшемся личике поселилось разочарование, а мне сделалось нестерпимо горько из-за того, что я не могла обнять его в этот момент.

Я следила за всеми тремя, как шпион, и меня здорово игнорировали. Но приблизься я к сыну Анны Дмитриевны на её глазах, особенно, когда ей было нелегко сопротивляться упёртой цыганке, меня бы ждала участь грелки, разорванной Тузиком.

— …Ты как объявился,