Татьяна Булатова - Три женщины одного мужчины Страница 52

– Нет, ты правда дурак, – кипятился Лев Викентьевич и призывал рыжего товарища к ответу: – Вот объясни мне, что в ней такого особенного? Насколько я помню, она…

– Насколько я помню, – резко перебивал Левчика Вильский, – именно ты об этом ничего помнить и не можешь, потому что тебе, если мне не изменяет память, отказали. Причем в категоричной форме.

– Это я тебе так сказал? – прикидывался Лев Викентьевич и потирал лоб якобы в растерянности.

– Ты, – мрачнел Евгений Николаевич и поглаживал в кармане брюк заветную монету.

– Ну, значит, так и было, – шел на попятную Левчик и присаживался поближе к Вовчику.

– А у меня Зоя болеет, – грустно сообщал товарищам Владимир Сергеевич и смотрел в сторону, потому что на глаза наворачивались слезы, а это в их компании считалось как-то не по-мужски. – Сильно.

– А чего с ней? – тут же переключался Левчик, но натыкался на осуждающий взгляд Вильского. – Чего ты на меня так смотришь?! – сердился Лев Викентьевич. – Что я такого спросил? Может, Вовке помощь нужна?

– Не нужна, – выдыхал Владимир Сергеевич. – Просто смотрю я на вас, мужики, и думаю: настоящих вы бед не знаете.

– А надо?! – вскидывались товарищи и шли стеной на грустного Вовчика.

– Да нет, не надо, – пугался тот и сглатывал комок в горле. – Просто живите и радуйтесь.

– И ты не кисни! – хлопал друга по плечу Левчик, а Вильский начинал смотреть себе под ноги, потому что становилось стыдно за собственное благополучие.

Впрочем, объективно назвать это благополучием было довольно сложно. НИИ доживал последние дни, потому что заказов на внедрение становилось все меньше и меньше, а административные отпуска сотрудников – все длиннее и длиннее.

«Уходи оттуда!» – уговаривал Вильского Левчик и предлагал место на собственном мебельном предприятии. «Я на свечных заводах не работаю!» – отшучивался Евгений Николаевич и продолжал упорно ходить в институт, теперь вместо привычных пяти располагавшийся на одном этаже огромного здания.

«Тогда дописывай диссертацию», – советовал другу Вовчик, искренне считавший, что в Вильском пропал великий ученый.

«Зачем она мне нужна?» – разводил руками Евгений Николаевич и думал, как жить дальше, потому что до сих пор не было своего угла, а очень хотелось.

– Так возьмите и разменяйте свою четырехкомнатную квартиру, – язвила Юлька и с вызовом смотрела на Вильского.

– Это с какой стати? – не давал ей спуску Евгений Николаевич и с брезгливостью смотрел на полуторагодовалого Юлькиного сына, которого она называла Ильюша. «Илюша», – автоматически исправлял Любину дочь Вильский, а та назло ему снова и снова коверкала имя мальчика.

– Пожалуйста, Женя, – легко касалась его плеча Люба и показывала глазами на Юльку. – Пусть…

– Пусть, – соглашался с женой Вильский и отворачивался, чтобы не сталкиваться взглядом с торжествующей падчерицей.

– Скажи ему, – требовала Юлька, – пусть что-нибудь сделает. Сколько можно вчетвером в одной комнате?

– А что он может сделать? – как умела, защищала мужа Люба.

– Пусть еще куда-нибудь устроится. В конце концов, мужик он или нет?

– Юля, – пыталась вразумить ее мать, но натыкалась на бурное сопротивление.

– Да если бы не он, – визжала Юлька, – все было бы нормально. Жили бы, как жили.

– Кто тебе мешает жить по-другому? – подливал масла в огонь Вильский.

– Ты! – хамила ему Любина дочь и хватала ребенка за руку, чтобы прикрыться им как щитом.

– Прекрати, – вмешивалась Люба.

– Нет, это ты прекрати! – истерила Юлька и проклинала тот час, когда появилась на свет.

– Абсолютно с тобой согласен, – однажды не выдержал Евгений Николаевич и посмотрел на падчерицу так, что той стало не по себе. – Слушай сюда. Дважды повторять не буду. Еще раз откроешь рот на мать, и сразу же вылетишь отсюда вон.

– Я здесь прописана, – попробовала возразить Вильскому Юлька, но тут же осеклась, заметив, как побагровело у того лицо.

– Я тоже, – напомнил ей Евгений Николаевич, – но это не означает, что я должен терпеть твое хамство и при этом кормить тебя и твоего сына.

– А вам что? Жалко?

– Мне? – переспросил Вильский. – Да, жалко. Иди работай.

– Я в декрете, – отказалась от предложения Юлька.

– Ты не в декрете, ты у меня здесь, – проревел Вильский и хлопнул ладонью себе по шее.

– Женя, пожалуйста, – ночью шептала ему в ухо Люба. – Пожалуйста.

Вильский тянулся за сигаретами, а потом вспоминал, что у противоположной стены спит полуторагодовалый ребенок, и тяжело поднимался с дивана, чтобы выйти на лестницу и отвести душу.

– Я с тобой, – вскакивала Люба, не желавшая расставаться с Вильским ни на минуту.

– Не ходи, Любка, я скоро, – останавливал ее Евгений Николаевич.

Иногда ему хотелось побыть одному, чтобы разобраться в обуревающих его чувствах. Вынужденное сосуществование на восемнадцати квадратных метрах все чаще и чаще рождало крамольные мысли, что, может быть, в чем-то эта несносная Юлька и права. По справедливости стоило разменять тот самый четырехкомнатный кооператив, в котором сейчас мирно проживали не только Желтая с детьми, но и бывшие тесть с тещей. Но произнести это вслух Вильский никогда бы не решился, потому что не мог признаться, что в чем-то нуждается.

Отлученный от дома Евгений Николаевич даже не пытался зайти к родителям, чтобы хоть немного приобщиться к бытовому уюту, который был присущ их семье и поддерживался по преимуществу стараниями Анисьи Дмитриевны.

Кстати, она оказалась единственной из родственников, кто отказался подчиниться строгому распоряжению Николая Андреевича вычеркнуть Женьку из памяти.

– Не по-божески это, Кира, – предупреждала Анисья Дмитриевна дочь, на что та торопилась ответить:

– Сама знаю.

– Поговори с Николаем Андреичем, – просила Анисья Дмитриевна и комкала в руках платочек.

– Не буду, – отказывалась Кира Павловна, но без вызова, а с грустью. По природе отходчивая, она устала жить в обиде на сына. И вообще давно уже смирилась с разводом младших Вильских, по-житейски рассудив: «Всякое бывает».

«Нет», – не соглашался с ее доводами Николай Андреевич и становился мрачнее тучи всякий раз, как Кира Павловна заводила разговор о примирении.

– Я себя уважать перестану, – объяснял свою позицию старший Вильский, наверняка страдавший из-за собственной принципиальности.

– А вдруг ты умрешь? – предлагала ему такой вариант развития событий Кира и, недобро прищурившись, смотрела на мужа.

– Почему? – крякал от неожиданности Николай Андреевич.