Джудит Крэнц - Я покорю Манхэттен Страница 52

В первые месяцы их связи Зэкари был чересчур увлечен Ниной, чтобы почувствовать свою вину перед Лили и детьми. Но в один прекрасный день до него дошло, что он никогда не сумеет попросить у Лили развода, просто, не сумеет причинить горе этой утонченной, мужественной, одаренной девочке, которую он покорил за какой-то месяц, когда она, в сущности, была еще подростком. Девочке, которая ради него отказалась от ждавшего ее блестящего будущего примы-балерины, которая не знала никакой другой жизни, кроме той, какую предложил ей он, которая стала матерью его детей. ЛиЛи, которая так великолепно управлялась с Тоби и маленьким Джастином, у которой даже хватало терпения на Мэкси, Лили Эмбервилл, ставшая некоронованной королевой Нью-Йорка, – да разве мог он сделать хоть что-нибудь, чтобы она лишилась своего трона? Одним из последствий ее болезни явилось то, что теперь они почти совсем перестали спать вместе: не потому, что она боялась вновь забеременеть, а из-за того, что рождение Джастина, казалось, вызвало у нее глубокую психологическую перемену. И это еще одна причина, почему он никогда не сможет оставить жену.

С болью в душе объяснил Зэкари Нине свои обстоятельства, понимая, что после этого она вряд ли захочет иметь дело с человеком, не способным предложить ей никакого будущего.

– Так ты, значит, думаешь, что в моем представлении будущее – это чтобы ты развелся с ней и женился на мне? – спросила Нина, выслушав его путаные объяснения.

– Ну, в общем… Да. Понимаю, кажется, что ты хочешь сказать… То есть не понимаю! Разве такая девушка, как ты, не мечтает об этом?.. Вот что я хотел сказать… Да катись все… Послушай, Нина, разве ты не хочешь… разве тебе не хотелось бы? Ты же такая симпатичная… твои родители… любая другая на твоем месте… Черт бы все это подрал… Наверное, я ошибался и принимал многое как само собой разумеющееся… Я думал… я чувствовал… что… Дерьмо собачье!

– Да пойми же, дело вовсе не в том, что я тебя не люблю, – произнесла она, давясь от внутреннего смеха, который она с трудом подавляла.

– А если любишь, – сразу почувствовав невероятное облегчение, он стиснул ее в объятиях, – тогда почему не хочешь замуж?

– Такая уж я странная. Мне просто не нравится выходить замуж. Тут же все становится ясным, и ты такая же, как другие. И потом это становится чем-то привычным, каждодневным. Все равно что чистить зубы. А мне нравится как раз то, что происходит у нас с тобой. Заниматься любовью, видеться на совещаниях в издательстве, знать, что мы постоянно думаем друг о друге, бежать тайком на свидание, вместе выбираться из города на уикэнд и снова заниматься любовью, когда никто не знает, где мы. И еще мне нравится, когда ты называешь меня всякими нежными словами. Я тоже люблю шептать их тебе, но не обязательно делать это каждую ночь.

– Послушай, а ты уверена… что ты и вправду еврейка?!

– Рассуждаешь прямо как моя мать. Лучше возьми меня еще раз, только скорей, чтоб я забыла твои слова, – потребовала Нина почти с угрозой, смеясь до слез над его растерянностью.

Нине Стерн нравилась ее свобода, как, впрочем, и новая власть, которой она добилась в журнале, – добилась заслуженно, а не потому, что стала спать с боссом. Она обожала работу и делала свое дело блестяще, отдавая ему не только дни, но и ночи, не будучи связана заботой о семье: ей не нужно было угождать никому, кроме себя самой, и этому принципу она не изменяла. Каждый день приносил Нине столько приглашений от поклонников, что их с лихвой хватило бы и на троих; она на самом деле принадлежала примерно к полудюжине незамужних молодых женщин на весь Нью-Йорк, которые были буквально нарасхват на любом вечере, ничуть не уступая в этом качестве какому-нибудь красавцу холостяку. Мужчины всех возрастов годами безуспешно искали ее благосклонности, а теперь, когда ей перевалило за тридцать, ее привлекательность не. только не уменьшилась, но даже каким-то непостижимым образом возросла, так что для многих Нина сделалась еще более желанной целью, чем в дни ее молодости. Верность Зэкари нисколько не мешала ей флиртовать по-прежнему, наоборот, в ее обольстительности появилось нечто более волнующее, ведь флирт ни к чему не приводил и мужчин это только раззадоривало. Вокруг нее постепенно создался ореол покорительницы сердец, женщины, живущей никому не ведомой счастливой личной жизнью. Когда же ее мать принималась, по своему обыкновению, ворчать, что дочь до сих пор не имеет ни мужа, ни детей, все, что Нина находила нужным ответить на это, было:

– Ну и пусть, зато у меня самая интересная жизнь по сравнению с любой из моих подруг.

Миссис Стерн находила этот ответ фривольным и к тому же совершенно не имеющим отношения к делу, но саму Нину он вполне устраивал.

Каттер и Кэндис Стэндингс поженились сразу же, как только стало ясно, что ее жизнь вне опасности. Правда, было еще неясно, насколько успешным будет ее выздоровление, но два года интенсивного лечения почти вернули ей прежнее здоровье. Конечно, спина все же давала о себе знать и часто побаливала, но перелома позвоночника она тогда избежала. О занятиях спортом, впрочем, не могло быть и речи, хотя двигалась она теперь вполне нормально.

За два минувших года Каттер сумел не только завоевать беспредельное расположение, пораженных его благородством родителей Кэндис, но и любовь их дочери, граничащую теперь с благоговением. Это чувство захватило ее целиком: она была настолько под его влиянием, что ей даже приходилось скрывать свое отношение от окружающих, чтобы не показаться им смешной. По мере того как шло время, ее лихорадочная зацикленность на Каттере все более отчетливо принимала форму деспотической ревности – ведь внутренне она никогда до конца не верила, что Каттер действительно любит ее. То, что он женился на ней, хотя она могла стать на всю жизнь калекой, еще не доказательство. Скорее проявление чувства вины. Сколько раз он сам божился ей, что его мучает это чувство, так как он один виноват в случившемся. Но разве, множество раз говорил он ей, одно только сознание вины могло бы толкнуть его на женитьбу, если бы он не испытывал к ней никаких других чувств? Нет и еще раз нет. В конце концов Кэндис увидела, что нельзя больше спрашивать об этом, а надо делать вид, что она ему верит, потому что его терпение, похоже, готово было вот-вот лопнуть.

Она переломила себя, проявив при этом силу, которой от нее никто не ждал. И теперь для других (даже для самого Каттера) все выглядело так же, как у многих богатых молодых замужних женщин, ее подруг, которые, казалось, принимают своих мужей как некую данность. Но ни разу, даже на полчаса, не могла Кэндис избавиться от того чувства неуверенности в себе, которое питалось долгими годами, когда никто из мужчин не уделял ей и грана внимания. Тем мучительнее была теперь ее ревность, которую она упорно загоняла внутрь: невысказанная, она терзала Кэндис даже больше. Каттер сделался единственным смыслом ее жизни, и всякий раз, когда они с мужем бывали на местных светских раутах, где происхождение и положение обязывали ее появляться, Кэндис тут же принималась искать Каттера глазами, чтобы убедиться, что он не беседует с какой-нибудь красивой женщиной. Все слова ревности, которые она не смела произнести вслух, превращались как бы в пожелтевшее, заляпанное грязью растрескавшееся стекло, сквозь которое не проникал ни один светлый луч и окружающий ее привилегированный мир представал краем сплошной юдоли.