Джанет Чарльз - Одесское счастье Страница 52

Никак не получалось замылить от себя тот факт, что я вовсю участвовала в постыдной торговле людьми.

И уж совсем не получалось не поглядывать каждые тридцать секунд на часы, дожидаясь, что вот сейчас войдет Влад. Щаз! Чтобы да, так нет же ж! Ух, как я себя через то ненавидела.

Начальница оставила мне несколько заданий. Придумывать советы для одиноких мужчин и обновлять наш товарный каталог моя голова не хотела. Но кроме этого тетя Валя просила для сайта сочинить описание нашего города и нащелкать фотографий для иллюстраций. Три дня я складывала оду Одессе: уделила особое внимание гостившим у нас писателям от Пушкина до Бальзака и Марка Твена, расписала очаги культуры от музкомедии – театра музыкальной комедии – до музея морского флота. И все это время усиленно не думала о потерявшемся Владе. Три дня – долгих, вырванных из жизни дня – я просидела в офисе, скорчившись над блокнотом. Косилась на дверь, выглядывала из окна: ну что же Влад не едет, когда же он придет? И телефон под носом молчал и молчал, как партизан, словно у него нерабочее воскресенье на календаре.

Он вообще работает? Подняла трубку, услышала длинный гудок и на автомате набрала номер.

– Что-то стряслось, а, заинька? Ты же никогда не звонишь с работы.

– Просто… просто я соскучилась, все в порядке, бабуль.

Я сдерживала слезы. Жгучие, дурацкие слезы.

Ровно в пять сорвалась из офиса и пошла домой длинной дорогой: через парк Шевченко, по берегу моря и снова по городу. Повсюду я замечала Влада: на аллее, на пляже, в каждом проезжавшем мимо седане и в своей постели перед тем, как закрыла глаза.

Таки нет, я не спала. Лежала и лежала, опять и снова слушая «Вокализ» Рахманинова. Медленно и слаженно исполняет дуэт задумчивую, прекрасную мелодию. Грустит и трепещет фортепиано. Он подается вперед, когда ударяет по клавишам. Глаза закрыты. Ее пальцы бегло перебирают струны виолончели. Пока она играет, из прически выбивается завиток. А вот и нотка сожаления. Мама дорогая, как же ж я его хотела. У меня болел рот. То наполнялся слюной, то пересыхал, и тогда язык и десны становились шершавыми, как кора. Болела голова. Болела душа. Я думала и думала об чем угодно, лишь бы не о Владе: о покойной маме, о рабочих делах, о Джейн в Америке – но мои мысли возвращались и возвращались к нему.

Влад-Влад-Влад.

Я представляла, как прижимаюсь губами к ямке между его ключицами, как его руки гладят мои бедра, как его грудь трется о мою. До самого утра я проерзала на животе, тиская подушку. Подушка уже горяча. С обеих сторон.

Всего-то три дня прошло. Он придет.

Четыре.

Почему он до сих пор не позвонил?

Пять дней.

А вдруг он ранен?

Шесть.

У него же кругом враги.

Я понемножку свихивалась. Все крепче психовала. Когда крыша всерьез поехала, решила выбраться из офиса.

Чтоб мне сдохнуть! У него кошмарно опасная работа. Страшно сосчитать, скольких его предшественников застрелили или взорвали в их машинах. За каждую громкую «аварию» шумела вся Одесса. Но сейчас-то ни о чем таком не сплетничали. 

Я взяла фотоаппарат тети Вали и отправилась на прогулку по зеленому бульвару у самого синего моря.

Левой-правой. Вдох-выдох. Левой вдох. Правой выдох. Спокойствие, только спокойствие. 

Глаз ласкали ряды красных роз, которые росли сами по себе, без обрезки с тех пор, как урезали деньги на садовников. Легкий ветерок игрался листвой, и казалось, что деревья перешептываются. Кругом прогуливались разные люди. Молодые мамочки толкали коляски, девушки сидели на парковых скамейках и хихикали, парни из военно-морского училища в тельняшках и бескозырках старались заинтересовать тех девушек.

Почему же он не позвонил?

Как всегда по весне Одессу наводнили невесты в белых шелковых и атласных нарядах. Свадебные кортежи выстроились в очередь, чтобы сфотографироваться на фоне Потемкинской лестницы или величественных белых колонн здания мэрии. И мне бы хотелось поиметь такое счастье. День свадьбы – счастливейший день в жизни каждой женщины: все взгляды устремлены только на нее, влюбленную до беспамятства, девичьи романтические грезы сливаются с прагматичным бабьим желанием построить дом и семью. Девчонки, как мотыльки на пламя, подлетали к ожившим сказочным принцессам. Невесты дарили им конфеты и обещали:

– Если будете хорошо себя вести, малышки, однажды тоже станете такими красивыми и все ваши мечты исполнятся.

Кто в такой момент откажется поверить в любовь? Кто не захочет продлить счастливое мгновение? Невесты – это наши ожившие сказки.

Почему же он не позвонил?

Они словно вчера родились – безбашенны и отважны. Думают исключительно сердцем и крайне доверчивы (в нашем-то лишенном веры обществе). Вот фотограф отделил одну от ее кортежа. Невесту не требовалось просить улыбнуться – она и так сияла. Да, сияла. Фотограф повозился со шлейфом, повернул ее подбородок чуточку влево и вернулся к штативу. Все. Снято. Мягкие атласные лепестки красных роз навсегда касаются персиковой щеки. Одиночная фотография. Позже, когда разрушатся мечты, у нее останется памятка об этом моменте – шикарный снимок, который в самый раз подойдет для брачного каталога тети Вали – торговки живым товаром. Или другой такой же.

До чего же циничной я стала! Еще с час я наблюдала за фотографировавшимися невестами. И хотя не сомневалась, что спереди их ждет не «долго и счастливо», вусмерть хотела оказаться на их месте.

Он и не собирался мне звонить.

                  * * * * *

Вечером мы с бабулей сидели на диване. Телевизор с нами общался, но мы на него не смотрели.

– Бабуль, помнишь ту ночь, когда я не ночевала дома, а гуляла с мужчиной? Я-то думала, между нами что-то складывается, а он – нет, он ничего такого не думал.

Положив мою голову к себе на колени, бабуля принялась перебирать мои волосы.

– Так часто бывает, моя зайка, очень часто так бывает. Мужчины, ровно псы бродячие, шляются от дома к дому за лакомым кусочком. Как урвут свое в одном месте, так сразу тикают к следующей двери. Из-под них ловить нечего.

Я обхватила ее за талию, зарылась лицом в мягкий живот и рыдала, рыдала, рыдала, пока не перестали трястись плечи, пока бабулин халат наскрозь не пропитался моими слезами. «Это крайний случай, Дарья, – сказала я себе, – крайние твои слезы за Владлена Станиславского». Еще пообещала себе больше об нем не думать, а если само подумается, гнать эти мысли из головы решительно и беспощадно. И до кучи зареклась, что вперед буду осторожнее и не допущу послабления в бдительности. Ой-вэй, все эти благие намерения ни к чему хорошему меня не привели.