Роберта Ли - Её лучшая роль Страница 53

— Десмонд, куда ты?

— Пойду напьюсь, — отозвался он, — как могут напиваться лишь провалившиеся актеры.

Позже вечером Энн рассказала родителям, что помолвка с Десмондом расторгнута. Они никак не прокомментировали это, и она с горечью подумала, уж не надеются ли они на восстановление ее отношений с Полом. В первый раз после того, как она взялась за ведущую роль в его пьесе, Энн позволила себе думать о нем. Лежа ночью в постели, она решила, что, если не получается выкинуть его из головы, ей надо будет научиться жить с мыслями о нем.

— Посмотри в лицо фактам, — вслух сказала она. — Ты предоставлена сама себе, и что ты сделаешь со своей жизнью, мисс Лестер, зависит от тебя самой.

Быстро бежали оставшиеся дни, и неотвратимо приближался вечер премьеры.

— Дождались, малышка, — тряхнув головой, пробурчал в день премьеры Лори. — Через несколько часов Лэнгемы выйдут на сцену вместе. Я этого хотел с самого момента твоего рождения, но никогда не толкал тебя на эту дорогу.

— Актерами родятся, а не становятся, — улыбнулась она в ответ. — Сколько раз ты мне это говорил!

— И это правда… как, впрочем, и драматургами. Нельзя научить быть драматургом, человек может стать им, только если в нем это заложено.

Энн молчала, и в голове снова и снова звучали слова отца: «Нельзя научить быть драматургом». Как верно! Первоначальные талант и тяга писать приходят изнутри, а окружающие могут лишь сочувствовать, поддерживать, предлагать, ободрять. Она содрогнулась, вспомнив свои жестокие слова Полу, и подумала, что если она не хочет, чтобы они лежали таким грузом у нее на душе всю жизнь, то должна покаяться делом. За нее должны говорить ее поступки.

Энн и Лори поехали в театр вместе. Во время поездки ни один из них не промолвил ни слова. Молча они прошли за сцену и расстались перед дверьми своих уборных. Глядя на серебряную звезду, нарисованную на своей двери, Энн невольно подумалось, как бы счастлива была она, если бы шесть месяцев назад кто-нибудь сказал ей, что она будет играть главную роль в «Маррис-театре». Она вздохнула и вошла в комнату. Успех — понятие относительное. Он значит много или мало — в зависимости от приносимого им счастья.

В уборной было трудно двигаться из-за букетов. Бессчетное количество телеграмм было пришпилено на одной из стен и лежало большой грудой на туалетном столике. Она бегло просмотрела их перед тем, как начать переодеваться. Это напомнило ей дебют у Арнольда Бектора. В тот вечер все прислали ей пожелания успеха, все, кроме Пола. Она надела простое темно-синее платье, зачесала назад волосы и обильно побрызгала их жидкой помадой, пока они не повисли тяжелыми прямыми прядями вдоль ее лица.

Раздался стук в дверь.

— Занавес поднимается, мисс Лестер.

— Спасибо, Джонни.

Она вышла из уборной и поднялась по лесенке к боковой кулисе. Реквизитор передал ей в руки собачий поводок и библиотечную книжку, и она в шелку декорации увидела зал, розовое море неразличимых лиц, голубой сигаретный дымок, проплывающий в свете прожекторов.

Отец подошел к ней и поцеловал в щеку:

— Удачи тебе, малышка.

— И тебе тоже, папа.

— Энн, слава богу, я поймал тебя. — Рядом с ней возник Эдмунд, его круглое лицо блестело от пота. — Там пришла Смизи и настоятельно просила, чтобы я передал тебе это.

С легким восклицанием Энн взяла пакетик, но ее руки так тряслись, что она не смогла его развернуть, а просто разорвала бумагу, в которой оказалась маленькая белая коробочка.

Эдмунд отвернулся, и она, открыв крышечку, увидела золотую подвеску — «на счастье». Это была пишущая машинка, размером с кусочек сахара, но точная во всех деталях. Она взяла ее из коробочки и увидела под ней карточку: «Я нашел ее в магазине, и она напомнила мне о тебе. Надень ее на счастье».

Подписи не было, но Энн знала, что она от Пола, и глаза ее наполнились слезами.

— Осталась минута, мисс Лестер, — прозвучало за сценой. — Вы готовы?

Энн сунула счастливую подвеску в карман.

— Я готова, — ответила она и ступила на сцену.

Премьерная публика — публика беспокойная. Она приходит, чтобы людей посмотреть и себя показать. Ее больше интересовала не сама пьеса, а то, что Лоренс Лэнгем после перерыва возвращается на сцену, и возвращается вместе с дочерью. Однако постепенно, по мере того как разворачивалось действие, атмосфера в театре менялась. Пробудился интерес сначала слабый, потом сильнее, напряженнее и, наконец, дошедший до такого накала, что это почувствовали за кулисами.

Неторопливо закончились первый и второй акты. Никто ничего не комментировал. В антракте Эдмунд вышел послушать, что говорят в публике, но вернулся, ничего не узнав.

— Никто ничего не говорит, — пожаловался он. — Это может быть и плохим признаком, и очень хорошим.

Но Энн, углубившись в себя, ничего не слышала. Кульминация пьесы еще не наступила. Следовало сыграть ее с блеском. Она сосредоточенно одевалась для последнего выхода.

— Полегче, — шепнул ей отец. — Это твоя ударная сцена.

Насколько ударная, понимала только она, потому что в ней было все, во что она верила.

Медленно открылся занавес. Начался третий акт: приезд в третьеразрядный пансион около Кинг-Кросс в жалкую комнату, открытие того, что Фрэнк тоже живет здесь, диалог с хозяйкой и долгий диагональный проход по сцене к выходу. Вот она прошла по холлу мимо него, дошла до двери, апатично остановилась, обернулась… уронила чемодан и подняла голову. Зал качнулся вперед, как бы притянутый невидимой силой. Тишина была такая, что казалось, слышно, как горят огни рампы.

— Фрэнк, — вскрикнула Мэри-Джейн и бросилась на авансцену. — Фрэнк!

Занавес упал. Энн бросилась в объятия отца.

— Послушай их, — прошептал Лори. — Ты только послушай их.

Они вместе подошли к краю сцены, а занавес снова и снова поднимался и опускался. И с каждым разом аплодисменты становились все громче, пока наконец в них не прорезался крик:

— Автора! Автора! — гремел театр. Партер и ложи, амфитеатр и галерка — все требовали Пола. Энн схватила отца за руку, но слова, которые она собиралась произнести, замерли у нее на губах, когда от группы людей за кулисами отделилась высокая фигура и вышла на сцену. Лори отпустил ее руку и махнул рукой Полу, чтобы он стал между ними.

— Вам придется говорить речь, — сказал он углом рта. — Иначе они никогда нас не отпустят.

Пол выступил вперед, худой и высокий. Перед ним был громадный зал. Энн не слышала, что он говорил — кровь стучала у нее в висках, сцена качалась под ногами. Она отчаянно молилась, чтобы закрылся наконец занавес, чувствуя, что не может преодолеть головокружение. Все поплыло у нее перед глазами. Она поднесла руку ко лбу и начала медленно оседать на пол.