Джесси Кирби - О чем знаешь сердцем (ЛП) Страница 53

Внутри проката темно. Стеллажи, на которых лежали каяки, пусты, а у закрытой двери сложены букеты цветов и записки.

Записки с именем Колтона.

Перед глазами у меня все расплывается, весь существующий в мире воздух исчезает, и я делаю шаг к двери, но не вижу ее. Я вижу только больницу, лицо Колтона и то, каким оно стало, когда я сказала ему правду. То, с каким лицом он уходил. И то, как он даже не оглянулся.

Я оседаю на землю прямо там, где стою, словно подо мною нет ног.

Этого не может быть.

Я ведь… я не успела ни поговорить с ним, ни все исправить, ни… хотя бы увидеть его.

Моя голова падает на колени. Я плачу. Я оплакиваю себя, Колтона и Трента тоже. Все это слишком тяжело. Жизнь, любовь, и то, какое оно все хрупкое. И в голове у меня печальным, отчаянным рефреном повторяется вновь и вновь…

Этого не может быть, не может, не может, не…

– Куинн? Это ты?

Я не сразу узнаю голос Шелби. Медленно, со страхом поднимаю голову, и мне приходится сощуриться, чтобы увидеть ее сквозь слезы и солнечный свет. Она глядит на меня, потом на цветы у двери, и ее глаза округляются.

– О боже. – Она тоже садится и берет меня за руку. – Он не… Он поправится.

– Что? – Это все, на что у меня хватает сил.

– Колтон поправится. Люди приносят сюда подарки просто потому, что посетителей к нему пока не пускают, и мне пришлось до возвращения родителей закрыть прокат.

Мою грудь распирает от облегчения, и я наконец-то могу посмотреть ей в лицо. У нее такие же зеленые глаза, как у него – добрые, но и немного усталые тоже.

Я вытираю слезы.

– Что случилось?

– Четыре дня назад у него началось острое отторжение.

– О боже…

Мое собственное сердце практически останавливается, сдавленное тисками чувства вины. Четыре дня назад. Когда мы уехали после его ссоры с Шелби из-за пропущенного приема лекарств. Когда мы провели вместе весь день, и за этот день я ни разу не видела, чтобы он выпил таблетку.

Четыре дня назад. Когда он обо всем узнал.

– Это было по-настоящему страшно, – говорит она. – Когда он вернулся, я сразу поняла: что-то не так. Он ушел в свою комнату, я услышала звон стекла, а когда прибежала, он разбивал все свои бутылки.

Она замолкает, словно видит все это вновь.

– Я пыталась остановить его, но он не успокоился, пока не разбил их все. Он отказался говорить со мной или рассказывать, что произошло. Сказал только, что хочет остаться один. Через несколько часов у него начались проблемы с дыханием, он выглядел ужасно и к утру, когда приехала «скорая», был на волоске.

– Боже, – шепчу я. Мои глаза наполняются слезами, и я опускаю взгляд на свои перекрученные на коленях руки. Это я, я, я во всем виновата.

– Сейчас он стабилен, но опасность еще сохранилась. Его держат на больших дозах препаратов против отторжения, и он останется в больнице до тех пор, пока врачи не получат чистую биопсию.

Сделав глубокий вдох, Шелби прислоняется к стене.

– Он реагирует не так хорошо, как хотелось бы, и мне кажется… Мне кажется, причина не только в том, что он несколько раз не принял лекарства. – Она поворачивается ко мне. – Он в итоге рассказал, что случилось. С тем письмом.

Я напрягаюсь всем телом, готовясь услышать то, что она думает обо мне.

– Потому я и не стала тебе звонить. Мне было ненавистно то, что ты сделала. Когда он мне рассказал, я хотела возненавидеть тебя за то, что ты не приняла в расчет его личный выбор.

Я вздрагиваю, и она замолкает. И немного смягчается.

– А потом я поняла, что делала то же самое, только по-своему. Выставляла все на всеобщее обозрение, потому что так мне почему-то становилось легче. Но ведь на самом деле Колтон и этого не хотел.

Я не знаю, что ей ответить.

Шелби заглядывает мне в глаза.

– Я поступала неправильно, – произносит она. – И ты тоже.

Она делает новый глубокий вдох, а я отчаянно ищу нужные слова, чтобы извиниться.

– Но знаешь, – продолжает она, – вот честно, он прямо воспрял после того, как вы познакомились. Я не писала об этом, но после трансплантации ему было по-настоящему тяжело, и мы часто не знали, как можно ему помочь. Я не знала, станет ли Колтон когда-нибудь прежним. – Она улыбается. – Но потом он встретил тебя и будто бы снова ожил. По-моему я никогда не видела своего брата таким счастливым, каким он становился с тобой. Поэтому, если и есть, за что винить тебя, то только за это.

По моим щекам струятся горячие слезы – слезы счастья, грусти и благодарности.

Шелби улыбается.

– Когда он очнулся, то первым делом спросил о тебе, но я не хотела… Мне казалось, не надо ему тебя видеть. – Она берет меня за руку и сжимает ее. – Но сейчас ему очень непросто, и я думаю, ему необходимо тебя увидеть. Так что, хорошо, что ты пришла. Идем. Я тебя отвезу.

Я киваю. От слез я все еще не в состоянии говорить. Раньше, когда я читала обновления ее блога, у меня было ощущение, будто я знаю Шелби. Потом, после нескольких наших встреч, я решила, что узнала ее еще лучше, но только сейчас мне становится ясно, какая она на самом деле. Какой она любящий, ревностно опекающий и добросердечный человек. Ради брата она готова на все – даже простить меня.

– Спасибо тебе, – наконец удается произнести мне.

Она снова сжимает мне руку.

– Спасибо тебе за то, что нашла моего брата. 

Глава 33

Покажи свои тайны, покажи свои шрамы… И раскрой свое сердце.

    Группа Phillip Phillips «Раскрой свое сердце»

– Иди, – говорит Шелби, когда я, не решаясь зайти, останавливаюсь у палаты, где лежит Колтон. – Он будет счастлив, когда проснется и увидит тебя. – Она протягивает мне сумку и букеты цветов с записками, которые были сложены возле проката. – Вот. Передай ему.

Я беру все в охапку. Жалею, что не принесла ему ничего своего.

– Если что, я в приемной, ладно?

Я киваю с сердцем, застрявшим в горле.

– Спасибо.

Шелби уходит, скрывается за углом, и я остаюсь перед его палатой одна. В кармане на двери – планшетка с неоново-желтым стикером, на котором написано Томас, Колтон, и какими-то пометками, смысла которых мне не понять. Его имя делает все случившееся реальным, но ничему не сравниться с моментом, когда я перешагиваю порог и вижу его на больничной койке в окружении множества трубок и мониторов. Таким он был на фотографиях, но теперь, когда мы знакомы, видеть его в таком состоянии несоизмеримо больнее.