Эмили Гиффин - Грусть не для тебя Страница 55

— А что касается работы, — сказала Шарлотта, — то чем ты занималась в Нью-Йорке?

— Работала в сфере пиар-бизнеса… Но хочу заняться чем-нибудь другим. Помогать бедным, престарелым или больным… — с готовностью ответила я.

— Как мило, — в унисон отозвались обе.

Я улыбнулась.

Мег сказала, что прямо за углом находится дом престарелых. Она нарисовала на салфетке, как туда идти, а на другой стороне записала свой адрес и телефон.

— Обязательно приходи в субботу, — сказала она. — Мы будем рады тебя видеть. И Сай тоже. — Мег подмигнула.

Я улыбнулась, допила кофе и попрощалась со своими новыми подругами.

Вечером, когда Итон пришел домой, на кухне его ждали греческий салат, бокал красного вина и негромкая классическая музыка.

— Добро пожаловать домой, — сказала я и смущенно улыбнулась, протягивая ему бокал.

Он как бы с опаской взял его, сделал глоток и огляделся.

— Здорово! И пахнет у нас вкусно. Ты что, убирала?

Я кивнула:

— Да. Вымыла все. Даже прибрала в твоей комнате. — И не удержалась: — Ты все еще думаешь, что я плохая подруга?

Итон сделал второй глоток и сел на кушетку.

— Я такого не говорил.

Я села рядом.

— Нет, говорил.

Он улыбнулся:

— Ты можешь быть очень хорошей, когда захочешь, Дарси. Сегодня тебе это удалось. Спасибо.

Раньше я бы не успокоилась, не получив исчерпывающего извинения, полного отказа от своих слов и миленького подарка. Но сейчас этого простого «спасибо» оказалось достаточно. Мне хотелось все уладить и жить дальше.

— Угадай, что случилось утром? — спросила я, умирая от нетерпения скорее ему рассказать. Прежде чем он успел сделать хоть какое-то предположение, я выпалила: — Ребенок шевелится!

— Да ну? — обрадовался Итон. — Ты впервые это почувствовала?

— Да. До сих пор ничего такого не было. Это неправильно?

Итон потряс головой:

— Нет. Помню, когда Бренда была беременна… она чувствовала толчки с промежутками в несколько дней. Доктор объяснил, что, когда ты ведешь активный образ жизни, ребенку меньше хочется двигаться, потому что ты его вроде как убаюкиваешь, — сказал он и болезненно поморщился, как будто ему все еще неприятно было вспоминать об измене Бренды.

— Ты грустишь, когда о ней думаешь? — спросила я.

Он сбросил мокрые мокасины, стащил носки и положил ноги на край кофейного столика.

— Нет, я не грущу о Бренде, но иногда мне становится тоскливо, когда я думаю о Майло.

— Майло — это тот парень, с которым Бренда тебе изменила?

— Нет. Майло — это ребенок.

— Прости, — смутилась я, подумав, что мне следовало бы об этом помнить. Я взглянула на Итона и задумалась, что сказала бы ему в утешение Рейчел. Она всегда находила нужные слова, от которых человек чувствовал себя лучше. А я не могла придумать ничего подходящего, так что просто ждала, пока Итон снова заговорит.

— Девять месяцев я думал, что я — отец ребенка. Каждый раз ходил вместе с ней к врачу и с умилением рассматривал рентгеновские снимки. Я даже выбрал имя — Майло. — Он покачал головой. — Потом ребенок родился, и мне стало ясно, что он не имеет ко мне никакого отношения.

— Когда ты это узнал?

— Сразу же. Он был смуглый, черноглазый, весь покрытый темным пушком. Я вспомнил себя на детских фотографиях. Лысого и розовенького. Бренда тоже голубоглазая блондинка. Не нужно большого ума, чтобы понять, в чем тут дело.

— И что дальше?

— Первые несколько дней был в шоке. Поверить не мог, что это правда. Ведь генетика иногда выкидывает такие номера… Но потом вспомнил задачки, которые мы решали на уроках биологии в старшей школе. У двух голубоглазых родителей не может родиться вот такой Майло. Я легонько коснулась его руки.

— Наверное, тебе было очень тяжело.

— Просто ужасно. Я ведь любил ребенка. Достаточно сильно для того, чтобы остаться с ней. В конце концов… ну, ты знаешь, чем все закончилось. — Голос у него упал. — Я ушел. Это было так, как будто кто-то умер.

Рейчел рассказывала мне, что Итон развелся и что ребенок не от него. Но тогда, помнится, я была поглощена какими-то собственными проблемами и не особенно ему сочувствовала.

— Ты правильно сделал, — сказала я, беря его за руку.

Он не сопротивлялся.

— Да. Думаю, что так.

— Как тебе кажется, я хорошо поступила, не сделав аборт?

— Конечно.

— Даже несмотря на то, что я, по-твоему, плохая мать? — спросила я, подавив в себе соблазн похвастаться своим списком. Мне не хотелось просто так открыть ему этот секрет.

— У тебя все получится, — сказал Итон, стискивая мою руку. — Я верю в тебя.

Я посмотрела на него и ощутила то же самое, что чувствовала, сидя рядом с ним на скамейке в Холланд-парке. Мне захотелось его поцеловать. Но конечно, я этого не сделала. Интересно почему? Ведь в прошлом я всегда следовала своим желаниям, не задумываясь о последствиях. Может быть, потому, что это не было игрой в отличие от моих отношений с Маркусом и еще со многими другими до него. Может быть, потому, что мне было что терять.

Стереть грань между дружбой и влечением — значит, лишиться друга. А я и так уже потеряла слишком много.

Позже вечером, когда мы с Итоном посмотрели новости, он повернулся ко мне и сказал:

— Ладно, Дарси. Пора на боковую.

— К тебе? — с надеждой спросила я.

Итон засмеялся:

— Да. Ко мне.

— Стало быть, вчера ночью ты по мне скучал?

Он снова засмеялся:

— Ну, нет, так далеко я не зашел.

Но по нему было видно, что скучал. Я могла с уверенностью сказать, что он сожалел о нашей ссоре, пусть даже почти все сказанное им обо мне было правдой. Итон любил меня, несмотря на все мои недостатки, и, засыпая рядом с ним, я подумала о том, что новую, изменившуюся Дарси он будет любить еще сильнее.

22

На следующее утро, когда во мне снова зашевелился ребенок, я решила, что пойду искать работу в доме престарелых, о котором говорили Мег и Шарлотта. Итон уже ушел, и поэтому на его компьютере я отпечатала себе резюме и небольшое рекомендательное письмо, в котором говорилось о том, что мой успех в мире пиар-бизнеса всецело зависел от моей потрясающей харизмы и что, конечно, это ценное качество найдет применение в делах милосердия. Я проверила правописание, приняла душ, оделась и вышла на холодную лондонскую улицу.

Когда я приехала в дом престарелых, то была неприятно поражена резким, угнетающим запахом больничной еды и старческих тел, так что впервые за долгое время вновь ощутила приступ тошноты. Я достала из сумочки мятные подушечки и глубоко вздохнула, увидев двух миниатюрных старушек в одинаковых цветастых халатиках. Глядя, как они смеются и болтают, сидя бок о бок в своих креслах на колесах, я вспомнила о Рейчел и о нашем давнем решении вместе переехать в дом престарелых, когда мы состаримся и овдовеем. Помнится, она говорила, что даже в девяносто лет я буду по-прежнему привлекать внимание мужчин и с моей помощью она тоже найдет себе ухажера. Да уж, ее мечты осуществились на шестьдесят лет раньше…