Григорий Жадько - Девичий паровозик. О странностях любви Страница 6

– Да это так. Но

– Завтра принесете?

– Если получится

– Нет! Так у нас дело не пойдет. Я, конечно, могу и сама сходить в пансионат здесь не далеко, но будет ли вам это приятно?

– Этого не нужно делать, – сказала Маша, и кровь бросилась ей в лицо.

– Ну что тогда деньги оплачены, как с вами быть, молодой человек пусть живет, данные я его перепишу, ну а вы уж не обессудьте, в гости, пожалуйста, заходите, но ночевать я бы вам не советовала.

– Хорошо, – чуть слышно прошептала Маша и чтобы не расплакаться быстро отошла к окну.

От такого оборота событий я растерялся. Все замолчали.

– Профессор Кайгородов часто бывает? – спросил я, что бы как-то сгладить неловкую паузу.

– Вы его знаете?

– Да! Я даже пару раз гостил у него здесь, то есть у его сына, но, правда, это было давно.

– Хороший старичок, божий одуванчик, но последнее время стал заговариваться. Сыночек его все ждет, не дождется, когда он помрет. Мечтает размотать его состояние.

– Вы недобрая.

– Я справедливая. Это разные вещи. Никому не хочу зла но, то, что думаю, говорю прямо и открыто, за спиной не шушукаюсь.

Я тяжело вздохнул.

– И зря вы вздыхаете, – продолжила она, понизив голос и сбавив накал. – Я же не иду узнавать действительную фамилию вашей барышни. Не инициирую расследования, письма, слухи. Зачем. Просто условия у меня строгие. Вечером ваша дама должна уходить, а со свечкой стоять, конечно, никто не будет. Отдыхайте. Наверно устали с дороги. Во дворе душ. Там можно освежиться.

– Благодарю.

– Да не за что пока.

Она круто развернулась и, не взглянув на плачущую Машу, ушла степенно и с достоинством, слегка покачивая полными бедрами.

Я подошел к Маше. На ней не было лица. Она вся была в слезах с распухшим покрасневшим носом, которым постоянно шмыгала. Увидев меня, она быстро прикрыла лицо ладошками

– Не смотрите?

– Почему?

– Не красивая.

– Это не вам решать.

– И вообще я не барышня, а дура набитая.

– Может нам поискать другую дачу?

– Думаю, это только разозлит ее. Тут же многие друг друга знают. Назло. Начнет пакостить. Уж будь что будет. По большому счету она права и я ее понимаю. Если бы все были такие честные, может, в нашем государстве было все по-другому.

– Что вы еще про нее знаете? Кто вам ее посоветовал?

– Никто. Случайно получилось. Спросила ее на улице. Оказалась хозяйка. Сразу к себе повела. Она вдова, а муж у нее был инженер. На Сестрорецком заводе случилась авария, но подробностей я не знаю.

– Понятно. Видимо это оставило отпечаток на ее характере.

– Все может быть. Вы, правда, сполоснитесь с дороги. Я пока тоже себя в порядок приведу.

– Вы думаете?

– Конечно.

– Хорошо. Только полотенце возьму.

– Там наверно есть. Так-то у нее чистенько все и белье и посуда вся в идеальном порядке. Но возьмите. Халата только нет. Ну, идите уж. Идите.

Просторный дощатый душ примыкал к другому строению, летней кухне или бане. Видимо вода в большой кадке на крыше использовалась на два помещения сразу. В помещении было сумрачно. Под самым потолком было маленькое продолговатое окошко. Я разделся и почувствовал тревожное чувство, как будто кто-то за мной наблюдает. В нерешительности я осмотрел старые доски, но не заметил ничего подозрительного, только быстрые паучки испуганно метнулись в широкие щели.

– Чепуха на постном масле! – сказал я сам себе, потом сделал усилие над собой, насильно улыбнулся и отвел в сторону железный рычаг. Нагретая за день вода приятно льнула к телу, холодила старый шрам на животе. Большим розовым мылом с запахом лаванды я помыл голову. Тело просто сполоснул водой. Когда я насухо вытирался, опять какой-то неясный стук или шорох привлек мое внимание. «Все-таки что-то мне постоянно грезится. Ну и пусть! Может мыши. Ежик. Да все что угодно», пронеслось у меня в голове, и наскоро одевшись, я отправился в дом.

Маша меня уже ждала. Настроение у нее не улучшилось, судя по всему, но она старательно демонстрировала передо мной обратное.

– Ну, наконец, то мой милый наплескался!

– Обязательно! И именно так как вы говорите! А чай?

– Уже поставила. Слышите, самовар шумит.

– На веранде?

– Да.

– А – а вижу дымок.

Я выглянул на широкую длинную веранду. В углу на жардиньерке стояли горшки с цветами. У дальней стены притулилось плетеное кресло-качалка. Большие итальянские окна были распахнуты, и труба самовара смотрела в одно из них. С веранды открывался прекрасный вид на Финский залив. В светлой воде бледно плавилось солнце, и совсем далеко тарахтел почти не видимый рыбацкий баркас. Если бы не чужие взгляды с улицы, можно было бы устроиться и здесь на ветерке.

Я с сожалением вернулся в наше сумрачное жилище. Стол порадовал меня. Во всем чувствовались заботливые женские руки. Тонкие пластинки ветчины были переложены свежими огурчиками. Чуть поодаль лежали пальчики охотничьих колбасок. По центру стояла тарелка с запеченной радужной форелью украшенная дольками лимона. Отдельно высилась ваза с фруктами. На сладкое были эклеры, крекер и немецкие галеты.

– Пока чай вскипит, может, мы начнем с вина. Правда, оно теплое, – предложила Маша.

– Пойдет. Давайте я открою.

– Не уверена, такое не такое? Выбирала. Очень хотелось угодить. Две бутылки взяла..

– Маша! Даже «казенка» необыкновенно хороша, когда девушка нравится. А уж если нет, так тут уж ничего не попишешь. За что пьем?

– За встречу!

– Хочу за любовь!

– Нет. За встречу будет как то лучше нельзя так словами бросаться походя.– Промолвила она в смущеньи.

– Значит за многострадальную встречу! Ура!

– Nous vaincrons! Ура! Ура!

– Нет, вино совсем не хуже Маша. Вы угадали.

– Я так старалась. Вы бы только знали, как я готовилась.

Лицо у Маши приняло естественный оттенок бледности. В нем читалась начитанность, Чехов, Толстой, Куприн и в глазах была та особая утонченность, что так нравится нам мужчинам и которая ничего общего не имеет с пошлостью и развязностью. Наверно только русские женщины могут быть так возвышены, чувственны и готовы на самопожертвование.

– Почему-то вы мне сейчас напоминаете гимназистку, – сказал я и улыбнулся.

– Ну, это не так давно было. Я иногда смотрю на себя в зеркало и удивляюсь. Неужели это и, правда я. Совсем взрослая стала и не нужно отпрашиваться у мамы, и по любому пустяку держать ответ.

– Ваша мама тоже была строгая?

– Ну не без того. Тогда мне это казалось естественным, а вот сейчас вспоминаю те годы и думаю, все же ребенок есть ребенок и на одних запретах, строгости и послушании нельзя строить взаимоотношения в семье. Но детство прошло, как прошло и ничего тут не вернуть, тем более ее уже нет с нами и поминать ее плохо не хотелось бы. Люди такие разные.

– Это верно. Сколько людей столько характеров.

– Одного я ей простить не могу, что когда заболела, так скоропалительно отдала, буквально выпихнула меня замуж. Ей казалось главным до своей смерти обязательно увидеть меня под венцом.

– Это был брак по расчету?

– Ну в общем да и нет.

– Это как?

– Ну если в расчет брать деньги. У моего мужа никогда не было больших денег. Он государственный чиновник средней руки. Из хорошей семьи. У них дом на Мещанской с братом, которые они сдают и имеют доход. Ну и жалование, взятки, подарки, подношения от просителей. Я это все ненавижу. Он знает это и, тем не менее, каждый вечер перечисляет мне, кто, сколько, и за что, ему вручил ту, или иную сумму. По натуре он не злой, но меня рассматривает, прежде всего, как вещь, которую можно употреблять, прежде всего для одной цели. Я его никогда не любила, да что там любила даже не испытывала симпатии. От бессилия и беспросветности мне порой даже хочется наложить на себя руки. Конечно, я этого не сделаю, но мысли такие сами по себе ужасны и недостойны меня. Ведь я тоже человек и меня хоть самую малость можно уважать, считаться со мной.

– А возраст?

– С этим я уже смирилась. Что-то мы не пьем. Давайте еще.

– Помаленьку?

– Лейте! Не стесняйтесь! – Она озорно засмеялась, и добавила.– А то я хандрю. Вы следите за мной. Мы же не грустить собрались и мои печальные истории слушать.

– Ма-а-а-а-аша-а-а!!!

– Мария Александровна! – Поправила она.

– Ух как!

– И почаще!

– Слушаюсь и повинуюсь моя госпожа.

– Давно бы так. Наливайте сразу и по третьему бокалу.

– Мы не спешим?

– Хочу быть пьяная.

– Пьяная?

– Пьяная и веселая. Se promener ainsi se promener.

– Что бы все забыть?

– Все все! И хозяйку, и Петербург, и прошлую жизнь. Я когда выпью становлюсь сама собой. Естественная. Даже сама себе нравлюсь.

– Ну, значит третий тост за вас. Сам Бог велел.

– Поддерживаю.

Я передвинул стул поближе к ней и сел почти вплотную.