Галина Волкова - Не ходите, девки, замуж… или… ЛОШАДЬ БОЛЬШАЯ Страница 6

– Это мне-то слабо?! Это я-то… девчонка?! – возмущённо разошлась оскорблённая донельзя негласная атаманша, ведь на кон оказался поставлен заработанный в трудной борьбе авторитет, и тут уже вопрос принципа, хочешь или не хочешь, а лезть придётся!

В ту же секунду, никто и глазом моргнуть не успел, подставив находившийся неподалёку деревянный сколоченный ящик, кузнечиком взлетела наверх и спрыгнула вовнутрь вонючей металлической ёмкости. Показав восторженной толпе язык, намереваясь повторить обратный путь, но вылезти, как выяснилось, оказалось куда мудрёнее – стенки бочки скользили от растаявшего на солнце гудрона!

Пусть и не без потерь, но наружу выбраться всё же сумела. Домой Васька шла, скорбно опустив голову, понимая что огребёт сейчас от матери по полной программе, хотя на этот раз призывно завывать на лестничной площадке передумала. Шла будто на эшафот! Зоя Космодемьянская, не иначе…

В ответ на нерешительный, этакий робкий звонок дверь тотчас открылась, и приветливое выражение на лице матери, ожидавшей увидеть долгожданных гостей, стало меняться прямо на глазах. Обнаружив на пороге вымазанное с головы до ног в чём-то чёрном и липком чудовище, совсем недавно являвшееся вполне симпатичной девочкой, она казалось, потеряла дар речи… Девственно чистой осталась разве что резинка на волосах. Собрав на голову «дряни худой» все нехорошие слова и не решаясь дать затрещину, дабы самой не испачкаться, женщина загнала смоляное чучело в ванную комнату, стянула безвозвратно испорченное платье, подкрепляя сиё действие угрозами во всевозможных карах, и под монотонное завывание (типа – уже можно!) стала смывать вонючую, намертво въевшуюся массу при помощи керосина. Далее в ход пошли различные растворители, ацетон и прочие ядрёные жидкости…

– Лошадь большая, а не девочка! – возмущённо шипела мать, опасаясь хлопнуть дочку по слишком уж грязной заднице.

Как Васька умудрилась так капитально измазюкаться – остаётся загадкой, но гудрон оказался аж в трусах и между ног. Избежать наказания, на что втайне надеялась девочка, ей всё же не удалось, помилования не случилось. Запал разгневанной родительницы, впрочем, заметно поутих после оживлённой встречи с подоспевшими гостями, а экзекуции чисто в воспитательных целях методом постановки голыми коленками в угол на крупную, рассыпанную на полу соль, за отсутствием в доме гороха, подвергли уже ближе к ночи.

Ох, если бы то было досадной случайностью, ан нет… инцидент тот – лишь один из показательных примеров в бесконечной череде проказ и проделок непоседливой девчонки, сопровождающих всё её детство. После подобного безобразия отмечались и падения в открытые люки, и прыжки с крыши сарая на укрытые под снегом огромные осколки стёкол, стоявшие торчком и оставившие глубокие следы порезов на ладонях. Памятным красовался шрам на спине промеж лопаток от укуса огромной беспризорной собаки. Зарубку о себе в виде рваного отпечатка зубов на большом пальце левой руки, оставил и деревенский полудикий жеребец… В общем, не ребёнок, а сплошное наказание!

Тем не менее училась Василиса хорошо, и, как ни странно, замечаний на плохое поведение от учителей практически, за редким исключением, не поступало. Став постарше и проявив инициативу, самостоятельно пошла и записалась в различные спортивные секции. Мать вздохнула свободнее, теперь уж всю нереализованную за день энергию озорница оставляла в зале, достигнув немалых успехов, а тренеры девочке сулили серьёзные перспективы, связанные со спортом.

Любила ли дочку женщина? Наверное, по-своему любила, но слишком болезненной сестре, что казалось самой Ваське несправедливым, доставались ласка, нежность и внимание, ей же – лишь подзатыльники, физическое наказание всем, что попадётся под руку, и постоянная фраза: «Ну в кого ты такая?! Все дети как дети, а ты… лошадь большая!» И ни одного разочка ведь не запомнила, чтобы мама обняла, приласкала и сказала, что любит её. Потому ещё с тех самых пор усвоила раз и навсегда – любовь надо заслужить! Просто так, ни за что, это чувство не дарят, а сама по себе, такая какая она есть, получается, недостойна его!

«Мамочка… мамуля… Ну за что же ты меня так? Наверное, по-другому не умела выражать свою любовь… Сама оказалась недолюбленная и недоласканная в детстве… А мне так не хватало душевного тепла и понимания от тебя…» – с горьким сожалением, повзрослев со временем, размышляла Василиса, тем не менее вполне осознавая насколько с ней тогда было нелегко несчастной женщине. Осмысливая и анализируя поведение матери, считала, что та совершила громадную ошибку, добиваясь безоговорочного послушания лишь при помощи побоев и криков, лишив самого главного – любви, ласки и душевной близости, не желая или не умея выслушать и понять своего ребёнка… Первые попытки поделиться своими детскими проблемами закончились неудачно; стоило Ваське только начать, ответ слышала один: «Сама виновата! И не жалуйся!» Ну она и перестала… вовсе прекратила откровения, отстаивая своё достоинство с помощью силы, решив, что в этой жизни защиты со стороны ждать не придётся. Ежели у Василисы со сверстниками случался конфликт и родители тех приходили с жалобой, женщина никогда не принимала сторону дочери; даже не выслушав, та априори считала ту виноватой. «Не плачь, не бойся, не проси» – с таким девизом вступила девочка во взрослую жизнь, а пока…

Билет на поезд, как уже упомянули, дожидался своего часа, до отъезда остались считанные дни. Эти летние месяцы, как и все прошедшие начиная с пятилетнего возраста, Василиса провела у своей обожаемой бабули в Вологодской области, папиной мамы. Пожалуй, лишь там девочка чувствовала себя по-настоящему счастливой, получая то, чего не хватало от родителей, а именно – безусловную любовь. Старушка искренне обожала всех своих многочисленных внуков без исключения, казалось, не выделяя любимчиков и не обделяя никого. А чем можно себя занять в глухой деревеньке аж целых три месяца? Само собой, носились по округе словно молодые жеребята, шаля и хулиганя, – как без этого?! Васька охотно помогала пасти коров одноногому Николаю, молодому мужчине и к тому же местной достопримечательности, потерявшему конечность по пьяному делу и за неимением другого вида заработка за сущие гроши устроившегося работать пастухом. Верхом на вредничающем жеребце трудилась на сенокосе – прицепив импровизированные волокуши, подтаскивала сено с дальних делянок к стогу. С местными ребятами гоняли на стареньком, дребезжащем мотоцикле, готовом в любую секунду развалиться до состояния запчастей. Собирали грибы, которых в округе, буквально в нескольких десятках метров от домов, вырастало великое множество, а грибников – раз, два да обчёлся. Плескались в местном пруду, крайне заросшем и грязном, предназначенном, впрочем, лишь только для водопоя скотины. Вечерами же, собравшись шумной компанией, гоняли в футбол, играли в лапту, городки, прятки, либо резались в карты, в подкидного дурака, оккупировав огромный сколоченный из досок стол под развесистой черёмухой во дворе. Деревенька носила статус вымирающей, была совсем крохотной, всего в несколько дворов, и проживали-то в ней в основном одинокие старухи. Полноценных семей, состоящих из крепких баб и мужиков, имеющих кучу отпрысков, в наличии было всего-то три или четыре. Тем не менее поселение именовалось, как ни странно, колхозом, в собственности которого находился свой скотный двор на три десятка коров и конюшня с двумя крепкими, приземистыми лошадками и одним диковатым жеребцом. Зимой жизнь деревенская затихала, лишь узкие тропки, протоптанные посреди огромных сугробов, напоминали о том, что жители не вымерли, а, больше того, продолжают работать, ухаживая за скотиной, да сизоватый дым непрерывно валил из печных труб над берестяными крышами неказистых домов. С наступлением весны народ оживал, как жуки, выползая на свет, почувствовав, припекающее солнышко, и начинал возню в приусадебных огородиках. Летом же жизнь в деревне, наполненной разновозрастной ребятнёй, доставленной со всего Союза на побывку к своим бабушкам, и подавно кипела ключом. Дедушек, как ни печально, не осталось ни одного на всю деревню. Все давно померли, и мало кто из них по старости – одни не вернулись с войны, другие расстались с жизнью по собственной дурости – по пьянке утонув в пруду или отравившись водкой.