Елена Гонцова - Ниточка судьбы Страница 6

Неправдоподобная цепь событий, более похожая на низкопробный голливудский триллер, чем на причудливое, но естественное сплетение житейских мелочей, сделалась для нее невыносимой. Она потерла глаза, чувствуя, что все расплывается и сосредоточиться на чем-либо невозможно. Чашечка кофе, крохотная, белая на черной полированной поверхности стола, оказалась последней, но тщетной опорой, за которую долго цеплялся взгляд.

— Эй, подружка, да ты носом клюешь, — услышала Вера поставленный голос Тани. — Дай-ка я уложу тебя.

Напоследок девушка успела подумать, что ехала сюда, на Юго-Запад, именно затем, чтобы отдохнуть в полной безопасности. Засыпая, она окинула взглядом большую, уютную комнату подруги в огромной родительской квартире. Книжные полки, несколько старинных офортов, большой стол, два скрещенных меча на белой стене — это было последнее, что она умиротворенно проводила глазами, не чувствуя своего тела и буквально растворившись в прохладных льняных простынях.

— Вставай, красавица. — Таня влетела в комнату, принеся с собой запах весеннего воздуха и свежей типографской краски. — Ты проснулась знаменитой! — пропела она на мотив хита семидесятых «Как прекрасен этот мир…» и бросила на постель Вере кипу газет и журналов.

— Ты что, киоск ограбила? — Девушка с трудом возвращалась из уютного, целительного сна.

— И не один.

— Раз-два-три, фигура замри! — ответила Вера, протирая глаза. Она имела в виду не Таню, но, скорее всего, себя. Нужно было учиться ходить, думать, смеяться, наконец. Однако на веселье сил не было. Ворох разноцветной бумаги, которую принесла ей заботливая подруга, ровным счетом не имел никакого значения. Думая о себе отстраненно, как о некой другой Стрешневой, Вера пролистала сообщения о победе на всемирном конкурсе какой-то странной барышни, соизмеряя себя то ли с молодой, эффектной теннисисткой, то ли с шахматисткой-китаянкой, как бы вышитой на шелковом полотне и, стало быть, до предела детализированной. Она не без удивления рассматривала фотографии с присутствовавшей на них «фигурой», в которой можно было различить черты Веры Стрешневой, рост 164, вес 51, размер обуви 36, характер нордический с элементами надрывной русской сложности, чеканный профиль, как говорил ее давний друг Алешка Тульчин, композитор и преподаватель по классу композиции в… Но вспоминать Вера ничего не могла или не хотела. Она поставила ноги на мягкий ковер, сбросив, как ненужную одежду, ворох газет, принесенных Таней, с изумлением разглядывая подругу, которая явно ею гордилась. Это было новостью для Стрешневой.

— Верочка, посмотри, какая ты здесь забавная, — говорила Таня, взявшаяся как бы ниоткуда. — Так сфотографировать тебя могла бы только я.

— Это смешной пожилой англичанин меня щелкнул. Сам он похож на картинку Викторианской эпохи.

На этом снимке из газеты «Таймс» Вера выглядела маленькой, смешной англичанкой, которая, как ребенок, ловит бабочек, но только без лужайки и сачка. Перед ней порхали клавиши неизвестного инструмента, мало похожего на рояль, скорее, это был клавесин или «Корг», на котором она играла когда-то эксклюзивную партию для питерской рок-группы… Там был, кажется, бесподобный гитарист Славка-Слон, который позже ушел в монастырь, где-то на русском Севере.

Она стала перебирать газеты и цветные журналы: быстро вспоминая знакомые по Норвегии лица, прочно врезавшиеся в ее память. Девушка сразу узнала лицо фотографа-англичанина, сделавшего удивительный снимок: на нем Вера была так похожа на себя, новую, неизвестную ей самой. Сам фотограф стоял в окружении колоритных норвежских барышень, олицетворявших прочность, северную изысканность и гостеприимство. Он немного скучал от этого, должно быть, привычного для него выставочного зрелища. В Китае рядом с ним стояли бы непременно рослые, тренированные, чуточку желтые топ-модели, в Африке — лакированные, улыбающиеся, шоколадные, несколько похожие на юного Пушкина эфиопки, ну и так далее — по всем континентам, где он успел побывать. Примерно одно и то же, тема с несколькими плутовскими вариациями.

«Приятное лицо у этого англичанина, — решила Вера, как будто прежде думала иначе. — Он мне сразу понравился, тем более что я никогда не общалась с профессиональными фотографами и даже не любила их за отвратительные специфические качества, без которых им не обойтись: выпучив глаза, лезть с фотокамерой куда попало, как будто именно они главнее всех. Да, впрочем, он же гениальный дилетант и обычный английский миллионер, на его заводах варится превосходный эль, а он странствует по свету из любви к искусству, собирая потрясающую фотоколлекцию. Глядишь, через полгода издаст очередной альбом, и я там буду красоваться среди огромного всемирного зверинца, как мягкая русская игрушка».

Стрешнева увидела на снимках целый выводок ее сверстников, — француженку с гобоем, польку с виолончельным взглядом и тяжелым подбородком, кажется скрипачку, меланхоличного китайца-пианиста, превратившего этюды Шопена в плавное, но тревожное рокотанье волн Янцзы или Хуанхэ.

А вот юный германец, сидящий на полу подле белой стены, в строгой черной водолазке и темных джинсах, похожий больше на отдыхающего аквалангиста, только что поднявшегося с большой глубины. Альтист из Италии, светловолосый, похожий на норвежца или псковича, по ходу дела игнорирующий камеру. Крайне симпатичная юная гражданка Соединенных Штатов, Саманта Уайлдер, словно только что вышедшая из общества Тома Сойера, несколько повзрослевшая и загадочная, потому что в Норвегию она приехала простой туристкой. Говорили, что она переиграла обе руки и временно отрешена родителями и менеджером от музыки. Хотя, как представительница всемогущей Америки и просто очень хорошая молодая пианистка, незадолго до конкурса Саманта была причислена к негласному списку фаворитов.

Впрочем, все эти журналистские штучки энергичную мисс из Нового Света мало волновали. Ей, так же как Вере, очень понравилась Норвегия. Да и вообще, Вера и Саманта были отдаленно похожи друг на друга. Они почти подружились в конкурсной суете, словно бы завязались нити какого-то странного сюжета, будущего соперничества, наконец, или простого сосуществования в сфере мировой музыки. По крайней мере, так все выглядело для непрестанно лакействующей прессы, когда ей не отдано приказание нахамить и вывалять в грязи.

Вера улыбнулась. Какие славные люди, какие прекрасные лица! И вдруг на общем снимке конкурсантов и журналистов, который был сделан в Бергене во время экскурсии на яхте, взгляд ее, только что слегка скользивший по знакомым и забытым лицам, остановился на странной, здесь вовсе не уместной фигуре. Веру как будто током пронзило. Это был, несомненно, тот белокурый мачо из самолета. Вера даже на секунду усомнилась, та ли фигура перед ней, задумчиво-наглая, позирующая без всякой на то причины не только снимавшему группу музыкантов и гостей, но и всему норвежскому миру. Несомненно было одно, этот красавец, столь непохожий на ее знакомого, фотографа-миллионера, ничуть не реже посещал мировые города и поэтические захолустья старой и сытой Европы, и именно там, в Бергене, видела его Вера. По всей вероятности, мельком, не запомнив и не отметив для себя хоть сколько-нибудь.