Сьюзен Льюис - Крик души Страница 6

— Да, но…

— И ты не считаешь, что нужно и мне разрешить сделать его?

— Конечно, ты имеешь право на выбор. Но когда я вижу, что твой выбор неправильный… Ты ведь не можешь ожидать от меня или от отца…

— Никто не ждет, что вы что-нибудь сделаете, — сердито перебила ее Никки. — Мне жаль, если из-за меня вся твоя жизнь оказалась пустой тратой времени, но я сомневаюсь, что стану воспринимать своего ребенка так же. Вообще-то, я уверена, что не стану, потому что я сделаю все, чтобы он чувствовал себя любимым и нужным… — ее голос задрожал. — Теперь я понимаю, что причинила тебе много неудобств. — Она преднамеренно вызывала в себе гнев, чтобы задавить другие эмоции. — Что ж, повторю: мне очень жаль. Если бы я знала, что ты будешь чувствовать, я потрудилась бы не рождаться.

— Николь, не уходи вот так, — закричала мать, когда Никки схватила сумочку и направилась к двери. — Ты неправильно поняла то, что я хотела сказать…

— Нет, я все поняла, ты очень понятно все изложила. А теперь моя очередь. Вам больше не удастся учить меня, что делать и как. Не ваше дело, как я живу или с кем.

— Если ты уйдешь, мы с отцом снимаем с себя всю ответственность, — пригрозила мать.

— Отлично. Вы же не устаете повторять, что для меня пришло время стать на ноги…

— Это значит, что больше мы не станем давать тебе денег, когда они у тебя закончатся. И на тот случай, если ты не веришь, что я говорю всерьез: подумай о том, что происходит в мире. Люди теряют все в этом глобальном кризисе, и твоего отца беда не обошла стороной. У нас больше нет тех средств, которыми мы располагали раньше, мы даже не знаем, сколько еще сможем жить в этом доме. Да, Николь, есть и другие проблемы в нашей жизни, проблемы, которые лишают твоего отца сна. А у него больное сердце…

— Перестань играть на моих чувствах, — закричала Никки, — потому что это больше не сработает. Я уже сказала, что прерывать беременность поздно, даже если бы я этого хотела, но я не хочу. Этот ребенок толкается прямо сейчас, когда я говорю эти слова, и, как мать, ты должна понимать, какая тесная связь возникает между нами. Но прости, я забыла, ты ведь не хотела меня рожать, так что…

— Я никогда не говорила этого. Я всегда любила тебя. Я только пыталась донести до тебя, насколько трудным может оказаться…

— Ладно, спасибо. Ну, что ж, твоя трудность уезжает. Я больше ничем тебя не побеспокою. Если хочешь, можешь даже забыть о моем существовании.

— Не искушай меня, — пригрозила мать. — И даже не думай приносить ребенка ко мне, когда поймешь, что самой тебе не справиться…

— После того что я услышала, ты будешь последним человеком, к которому я обращусь; но не волнуйся: я прекрасно справлюсь, потому что я уже сейчас люблю своего ребенка в десять раз больше, чем ты когда-либо любила меня.

Вылетев в коридор, она натолкнулась на отца: он стоял у открытой входной двери, чтобы выпроводить ее. Хотя этот жест глубоко задел ее, она была слишком сердита и горда, чтобы отреагировать на него.

— Когда-нибудь ты осознаешь, как эгоистично вела себя и как заблуждалась, — заявил он, когда Никки проходила мимо.

Хотя внутри она вздрогнула, ей удалось ответить ровным и спокойным голосом:

— Даже не надейтесь увидеть меня или своего внука, когда он родится.

Она сбежала вниз по ступеням и выскочила через черные кованые ворота на улицу, а отец еще долго стоял и смотрел ей вслед. В его темных глазах читались бушевавшие в душе огорчение и любовь. Мысли беспорядочно метались, перепрыгивая с одного события на другое, останавливались на мгновение и снова возобновляли бег.

Он словно наяву услышал ее веселый детский смех, почувствовал прикосновение ее рук, обхвативших его за шею, уловил ее сладкий аромат, когда он укладывал ее спать. Повзрослев, она кричала в припадке подросткового гнева, пела во весь голос, когда он просил ее перестать, дерзко спорила в вопросах, в которых ничего не смыслила. Она всегда была упрямой и самоуверенной, но при этом щедрой и великодушной. Она доводила его до предела терпения и одновременно заставляла тонуть в чувстве любви и гордости, и его всегда переполняло желание защитить дочь. Никто и никогда не проникал в его сердце так глубоко, как она, и маловероятно, чтобы это вообще было возможно.

Услышав, что жена вышла в холл, он закрыл дверь и повернулся к ней. В эту секунду Адель увидела на его лице следы всех прожитых пятидесяти двух лет.

— Я не хочу обсуждать это сейчас, — заявил он. — Я только могу сказать, что не собираюсь делать вид, будто рожать в ее возрасте — нормально, и точно так же я не намерен терпеть это трусливое подобие мужчины в качестве зятя.

Никки быстро шла к мосту Палтни. Это место она полюбила с того момента, как только они переехали в Бат, полюбила затейливые магазинчики по обе стороны узкой дороги, как на Понте Веккьо во Флоренции, и окружающую его романтическую атмосферу, которая, казалось, поднималась от бурлящей внизу реки.

Дойдя до ступеней, ведущих к кафе и маленькому парку под мостом, она сбежала по ним и направилась к плотине. Вокруг было много людей — главным образом туристы, а также пожилые пары, выгуливавшие собак, и группа молодых мамочек (возможно, на самом деле это были няньки): они сидели на расстеленных на траве одеялах со своими подопечными, окруженные стеной разных игрушек и детских колясок. Проходя мимо них, Никки улыбнулась и сдержала всхлип, но никто не обратил на нее внимания.

Дойдя до своего любимого дерева — гигантского клена с ветвями, нависавшими над травой, словно широкий, покрытый листвой зонтик, — она тяжело опустилась на землю под ним и начала рыться в сумке, пытаясь отыскать блокнот и ручку. Нащупав, она вытащила их и со вздохом облегчения оперлась затылком о чешуйчатую кору, словно наконец обрела способность дышать или обнаружила небольшое сокровище, которое считала потерянным.

Несколько минут она сидела с закрытыми глазами, пытаясь отключиться от всего, кроме шума играющих детей и воды, с плеском срывающейся с плотины. Она уловила густой запах земли и свежескошенной травы, теплые лучи осеннего солнца пытались найти ее, пробиваясь сквозь разноцветную массу листьев клена.

Наконец буря в ней начала стихать, и она позволила себе открыть глаза. Никки все еще сердилась и обижалась, но больше всего ее переполняла решимость не позволить горечи прошлого часа обосноваться в сердце — из боязни, что оттуда кровь донесет это чувство к ребенку. Было важно, жизненно важно, чтобы его невинная крошечная жизнь ни на йоту не соприкоснулась с отрицательным отношением ее родителей или негодованием, которое она испытывала.