Джасинда Уайлдер - Стриптизерша (ЛП) Страница 6

— Ты знаешь папу, Грей. Голливуд аморален, и киноиндустрия полна акул. Тебе придется совершать множество грязных вещей. Это прославление всех грехов нашего общества.

Она буквально цитирует папины слова.

— Не думаю, что ты действительно думала заниматься этим, солнце. Продолжай танцы. Найди себе хорошего, благочестивого мужа.

— Ты хочешь сказать, пастора, чтобы я стала, как ты.

— И что в этом плохого? — резко спрашивает мама.

— Ничего, но это не то, чего я бы хотела. Я люблю кино. Я люблю танцевать, но мне нравится заниматься этим для себя. Я не хочу стать профессиональной танцовщицей, так как это уже не будет приносить удовольствие. Я хочу сделать карьеру в кино.

Я не хочу быть женой пастора. Я думаю об этом, но не произношу вслух.

— Я не думаю, что это возможно, милая, — она аккуратно убирает белокурую прядь, упавшую ей на лицо. Она берется пальцами за переносицу и медленно выдыхает.

— Просто подумай еще раз как следует, Грей, солнышко. Стоит ли так отчуждаться от своего отца? Он будет так разочарован.

Она оступается, будто у нее кружится голова или она потеряла ориентацию. Я отбрасываю в сторону стул и ловлю ее.

— Мама? Что с тобой?

— Все хорошо, дорогая. Просто кружится голова. У меня не было аппетита в последнее время, так что это, наверно, от голода.

Это кажется мне бессмысленным.

— Мама, я серьезно. Головные боли вернулись?

— Они и не уходили, честно говоря, — она опирается на стойку бара. — Все со мной хорошо. Я приму таблетку, и все будет хорошо.

Я больше не задаю вопросы, но тревога вернулась ко мне.

На следующей неделе я прихожу в папин кабинет. Сейчас вторник, а значит, проповеди только начинаются, и это самое удобное время, чтобы поговорить с ним. После среды он раздражается, если ему мешают.

Я сажусь в кресло на другом конце его огромного дубового стола:

— Привет, папуль. Как дела с проповедью?

Он откидывается на спинку, снимая очки. Проводит рукой по белокурым волосам.

— Привет, Грей. Все довольно неплохо. В проповеди пойдет речь о том, как распространять благо в этом безблагодатном мире, — он всматривается в меня. — Похоже, ты хочешь о чем-то попросить.

Я одаряю его самой чарующей улыбкой:

— Возможно.

Он усмехается и делает глоток из высокого стакана со сладким чаем. Позванивают кусочки льда, и капелька пота стекает с края стакана, когда он ставит его на место.

— Ну же? Говори.

— В общем, я посещала занятие по кинематограии в этом семестре. И мне очень, очень понравилось, пап. Это было так интересно. Мы многое узнали про кино. Преподаватель раньше работал оператором, и он участвовал в съемках «Призрака», знаешь, тот фильм с Патриком Суэйзи и Деми Мур?

— Ты имеешь в виду тот, про человека, который следовал за своей женой? Призраки — слуги дьявола, Грей. Инструмент лукавого. Это не какое-то глупое развлечение.

— Это романтика, папа. Он любил ее. Он не хотел оставлять ее одну.

— Он не хотел принять волю Господа.

Я вздыхаю.

— Ладно, неважно, мне понравился этот фильм, и занятия мне понравились. Мистер Роковски считает, что я могу поступить в университет кинематографии.

Я показываю ему брошюру, и он медленно пролистывает ее, читая описание и рекомендации.

— Я так хочу, хочу, хочу заниматься этим. Это такая возможность узнать больше об этой индустрии. Мистер Роковски думает, что может помочь мне получить грант, и тебе не придется платить за учебу.

Папа надевает очки и читает брошюру от начала до конца, затем включает компьютер и набирает адрес сайта. Я сижу молча, затаив дыхание. После долгих минут молчания он опять снимает очки и откидывается.

— Ты всерьез это решила?

Я энергично киваю. Я долго продумывала, как ему это преподнести. Мне нужно было показать ему, что это духовно. Нужно было донести до него, что я буду отличаться от остального Голливуда.

— Абсолютно. Это то, чем я хочу заниматься по жизни. Я не хочу быть актрисой или кем-то вроде этого. Я хочу рассказывать истории. Есть много способов, как рассказать хорошую историю, чтобы воодушевлять людей, и кино — один из них. Это может стать моей службой. Как для Кирка Камерона в фильме «Огнеупорный».

Он глубоко выдыхает.

— Я ожидал лучшего от тебя, Грей, — его голос вдруг становится тяжелым и острым, и я вздрагиваю. — Правда. Киношкола? Это еще хуже, чем непристойные танцы. Тебе придется работать с последними мерзавцами. Люди, которые считают, что это нормально — прославлять убийство, обман и сексуальные извращения.

— Но папа, необязательно показывать именно это...

— Только именно так и случится. Они будут извлекать выгоду с помощью тебя. Такая невинная, красивая девушка как ты, и в Голливуде? Они съедят тебя живьем.

— Но что самое замечательное в этом курсе — он преподается здесь, в Маконе. Мне не придется ехать в Лос-Анджелес, чтобы пройти его.

Он долго не отвечал. Когда ответил, его взгляд был тверд как кремень:

— Этот разговор окончен. Ты не станешь частью этой индустрии.

Он повернулся от меня на стуле к экрану компьютера, дав понять, что это четкий отказ.

Но я продолжаю бороться:

— Ты не понимаешь.

— Понимаю, и очень хорошо, — теперь он не смотрит на меня. Игнорирует меня. — Ты как раз не понимаешь, что это такое. Каковы люди, что они могут сделать. Они развратят тебя. Моя забота, как отца, защитить тебя, чтобы оградить от подобного.

Я сжимаю кулаки и дрожу, в горле застревает пылающий от бессилия гнев.

— Только это ты и делаешь! Ограждаешь меня! Ты меня не понимаешь! Совсем. Никогда не понимал. Это то, чего я хочу. То, что ты пастор, не означает, что у меня не может быть моей собственной жизни и своих интересов. Не все приводит к греху, а ты ведешь себя так, будто без исключения каждая вещь, которой нет в Библии, ведет к разврату!

Я встаю, плача и крича:

— Боже, ты такой... черт побери, такой ограниченный!

Багровый от гнева, папа поднимается, опрокидывая подставку с ручками:

— Не смей упоминать имя Господа всуе таким образом, Грей Лиэн Амундсен, — он указывает пальцем в мою сторону, теперь он полностью ведет себя, как настоящий пастор. — Я твой отец, и Бог возложил на меня ответственность заботиться о тебе. Я ответственен за твою душу.

— НЕТ! Не ответственен! Мне скоро восемнадцать. Я могу сама принимать решения, — я разрываюсь между страхом и гордостью. Я никогда до этого в своей жизни не возражала папе.

Этот момент каким-то образом изменил всё.

— До тех пор, пока ты живешь в моем доме, ты будешь подчиняться моим правилам и делать то, что я говорю. А я говорю, что ты не поступишь на этот курс, — он садится и ставит подставку на место. — За свое непослушное поведение и непристойную речь все твои занятия танцами запрещены.