Маша Трауб - Любовная аритмия Страница 6

Из маленькой комнатки, которую Артем мечтал превратить в библиотеку, сделав узкие, на одну книгу, полки от пола до потолка, Анжела сделала кладовку, заставила ведрами, швабрами и завалила бесконечными пакетами. Переступая через какие-то пустые коробки, Артем опять ударился головой о плафон, такой же, на длинной цепи, как и на кухне.

«Уволю, блин, – подумал он. – Немедленно».

Только его комнату, спальню, Анжела не тронула. Во всяком случае, там ее рука не чувствовалась. Журнал валялся на полу рядом с кроватью, где он его оставил. На полке стояли вырезанные из дерева женские фигуры – пыль была вытерта строго между ними. Артем открыл шкаф и достал простыню – влажную и неглаженую. Открыл другой шкаф в поисках подушки и замер. Подушки и одеяла Анжела проложила еловыми ветками, цветками лаванды и кусочками мыла. Точно так же делала его бабушка. И от этого запаха – цветочного, ядреного запаха детства – у него закружилась голова.

Анжела в это время стояла под дверью и прислушивалась. Она прекрасно слышала, как Артем ругался в кладовке, как он морщился, глядя на ковры. Она слышала, как он грохнул дверью шкафа. Когда его шаги за дверью затихли, она улыбнулась, сама себе кивнула и ушла.

Все-таки это было странное место. Многие, особенно женщины, жаловались, что плохо спят по ночам – мучают кошмары. Дети во сне кричали и разговаривали. Никто не мог здесь работать. Даже читать пустую пляжную литературу было тяжело. Зато здоровье удивительным образом «поправлялось» само собой, несмотря на немыслимое количество сигарет и вино, которое пилось, как вода. Артем взял за правило ходить утром за водой, продававшейся в пятилитровых канистрах, – ту, что текла из крана, пить было нельзя. Он почти бежал до церкви, поднимался в гору, спускался к овощной палатке, покупал две канистры для баланса и шел, следя за дыханием, назад. Такая пробежка заменяла ему ежедневные двухчасовые тренировки в фитнес-клубе. Он заворачивал на пляж, ставил канистры на лежак и нырял с головой с камня. Плыл быстро, обжигаясь ледяной водой. Помимо пожилой супружеской пары в это время на пляже можно было встретить только художника-шизофреника.

– Не волнуйся, я сторожу, – приветствовал Артема художник, показывая на канистры.

– Спасибо, – отвечал Артем, – как жизнь?

Художник обычно не отвечал. Он вставал в полный рост, вытягивался, раскидывал руки в стороны и говорил: «Хорошо-то как, Господи!» Потом поворачивался в другую сторону, опять раскидывал руки и еще раз восклицал: «Хорошо-то как, Господи!»

– Ну да, неплохо, – отвечал Артем.

– Нет, мой хороший, – художник всегда называл его «мой хороший». – ХОРОШО! Ты посмотри, какая красота вокруг! Такое естество!

– Вы сейчас пишете? Работаете?

– Нет, мой хороший, я набираю. Набираю и набираю… вот это всё.

Художник смотрел на море и улыбался широкой детской улыбкой.

Артем забирал канистры и в последнем рывке – с нагрузкой – взбегал на гору и по ступенькам к дому. Сразу шел в душ, где под струями воды на него накатывало состояние абсолютного спокойствия. Покоя и равновесия. Ради этих секунд Артем и бегал за водой. Нигде в другом месте и при других обстоятельствах он не мог поймать, ощутить это состояние.

Анжела гремела на кухне посудой. Она всегда шумно, с бряцаньем складывала тарелки, бамцала кастрюлями и разговаривала сама с собой. Каждый день готовила Артему обед, хотя он просил ее не готовить, говорил, что не хочет, не может здесь, на жаре, есть суп и котлеты, мол, в Москве наелся. На самом деле он брезговал, один раз увидев процесс приготовления. Анжела плохо чистила морковку, картошку не промывала под водой, рядом с разделочной доской лежала старая вонючая губка, которой она чистила раковину. Домработница пробовала суп ложкой и ею же опять мешала в кастрюле, добавляя соль или перец.

Он так ее и не уволил. Сначала из-за того запаха мыла и лаванды, потом из-за вареников, которые она налепила.

– На, иди вишню собери, поспела уже, – сказала она Артему в один из дней, сунув ему в руки большую эмалированную кружку. – Я вареников налеплю.

Артем застыл с кружкой в руках – это тоже было воспоминанием о бабушке, у которой он провел одно-единственное лето, навсегда оставшееся в памяти как лучшее в его жизни. Он собирал вишню, ел прямо с дерева и понимал, что не может уволить домработницу. Позже она поставила перед ним тарелку с варениками, большими, толстыми, щедро посыпанными сахаром и залитыми сливочным маслом, такими, какие он ел в детстве.

Каждый сезон Артем приезжал с новой девушкой – не потому, что был ловеласом, просто так получалось. Точнее, не получалось сохранить отношения. Если в Москве все было хорошо, то здесь становилось все плохо. Сразу же. Артем не понимал, в чем дело. Почему его милая, добрая, легкая избранница в один день становилась истеричной, раздрызганной и злобной.

– Такое место, мой хороший, – шепнул ему однажды художник, – гиблое… пиратское… тут все рушится. Фокус меняется. Аура тут.

Одно время Артем считал, что во всем виновата Анжела, которая окончательно почувствовала себя в доме хозяйкой и каждую новую пассию Артема воспринимала в штыки.

– И чёй-то тут? – заходила она на кухню, когда девушка жарила Артему, например, омлет. – Не, он такое есть не будет, – засовывала она нос в кастрюлю.

– Почему? – пугалась девушка.

– По кочану, – отвечала Анжела.

– Почему ты ее не уволишь? – рыдала девушка, которой Анжела за короткий отрезок времени успевала рассказать о том, кто здесь был до нее и в каком количестве, перечисляя имена и рисуя словесные портреты предшественниц. В рассказах Анжелы Артем становился то законченным алкоголиком, то импотентом, то ловеласом, то всем сразу. А каждая предыдущая девушка была, несомненно, лучше нынешней.

– Ты его плохо знаешь, – подытоживала Анжела, глядя в широко распахнутые от ужаса и обиды глаза девушки. – Не то, что я. Все на моих глазах. Чего тут только не было…

Артем не мог объяснить барышням, почему он не увольняет домработницу-хамку. Пытался рассказывать про лаванду и вареники, но девушки, как одна, отказывались его понимать.

Анжела стала для Артема таким же символом местечка, как общественная помойка, до которой нужно было идти минут двадцать, повесив мусорный мешок через плечо, словно Дед Мороз. Никто из домовладельцев почему-то не скинулся и не нанял машину, которая вывозила бы мусор, – все тащили мешки на себе, страдая и кляня все на свете.

Впрочем, иногда Артем думал, что художник был прав насчет места.

Вот почему его все считали шизофреником? На самом деле – нормальный человек. Не без странностей, конечно. Но не шизофреник. Говорили, что в Москве он вел себя абсолютно адекватно. И жена бывшая у художника имелась, и ребенок, и родственники какие-то приезжали, и новый муж бывшей жены, и ее второй ребенок, которого художник ласково трепал по голове и учил рисовать. Все, как у людей.