Запретные навсегда - М. Джеймс Страница 6

Комната, в которой я просыпаюсь, такая же роскошная, как и все остальное в поместье Агости, но ясно, что меня там больше нет. Эта комната намного светлее по тону, вся выдержана в роскошных кремовых и пыльно-голубых тонах, от мягкого белого дерева кровати, на которой я лежу, до ковров и текстиля. Шторы плотно задернуты, из-за чего в комнате царит полумрак, но я вижу, что на улице дневной свет.

У кровати стоят часы, старомодный будильник, и они медленно показывают семь утра, я ерзаю в кровати, принимаю сидячее положение и понимаю, что, если не считать пульсирующей боли в голове, в остальном я физически в порядке. Кроме того, на мне все еще надето мое платье с вечеринки, само платье и значительная часть моих рук, предплечий, груди и шеи залиты кровью. Кровью Макса, осознаю я, потрясенная воспоминаниями, и вскакиваю с кровати, стремглав бросаясь к двери слева от комнаты и молясь, чтобы она вела в ванную.

Это так и есть. Я обнаруживаю, что стою на коленях перед унитазом, меня рвет желчью, когда я смотрю на свою покрытую красными прожилками кожу, с которой отслаивается кровь. Тот, кто оставил меня в этой комнате, просто уложил на кровать, а не под одеяло, и понятно почему.

Когда меня вытошнило всем, что могло выйти из моего желудка, слезы потекли по моему лицу, я покраснела и тяжело прислонилась к фарфоровой чаше, смотря на душ. Я хочу, в равных долях, как очиститься, так и… более тревожным, жутким способом… сохранить при себе последние следы Макса, которые у меня есть.

Вид крови вернул меня к тем последним мгновениям, и я без тени сомнения чувствую, что Макса больше нет. Я уже видела умирающего человека раньше, и там не было ничего, что заставило бы меня думать, что Макс выживет. Особенно если учесть, что его убийца стоит совсем по другую сторону. Я не сомневаюсь, что седовласый мужчина скорее выстрелил бы в Макса еще раз, чем позволил бы ему обратиться за помощью. Я видела намерение на лице мужчины, когда он ткнул пистолетом в живот Макса.

Я смотрю вниз, на платье, облегающее мои ноги, и вздыхаю. Это не имеет значения, у меня все равно нет ничего чистого, во что можно было бы переодеться после душа. Мысль о том, что тот, кто держит меня здесь, войдет ко мне, пока я там нахожусь, приводит в ужас.

Вместо этого я поднимаюсь с пола в ванной, останавливаюсь, чтобы открыть кран в раковине и ненадолго зачерпнуть холодной воды в рот, прополоскать и сплюнуть, прежде чем вернуться в спальню. Я заползаю обратно на кровать, сажусь на подушки, чувствуя, как узел страха в моем животе затягивается все туже и туже.

Я чувствую легкое головокружение и усталость, чего и следовало ожидать после того, как я была без сознания и накачана наркотиками в течение нескольких часов или дней. Я пока не знаю, чем именно. К сожалению, это не то чувство, которое мне незнакомо. Я помню те же ощущения, что и тогда, когда меня вытащили из самолета в Нью-Йорке после того, как я несколько раз приходила в себя от наркотиков в промежутке между тем, как меня подобрали на улице, когда мы сели в самолет и когда приземлились.

У меня болит затылок, горло все еще саднит от криков и рвоты, а в висках стучит головная боль. Но в целом, физически я чувствую себя лучше, чем ожидалось для человека, которого похитили.

Эмоционально я чувствую себя гребаной развалиной.

Последнее, что он когда-либо сказал мне, было "прощай", после того как показал мне кольцо, которое собирался подарить другой женщине.

— Тупой… упрямый… мужик! — Я выдыхаю сквозь зубы, безрезультатно ударяя кулаками по кровати по обе стороны от себя. — Почему ты просто не послушал меня?

Он так сильно хотел защитить меня. Он был готов жениться на ком-то другом, взять фамилию, с которой не хотел иметь ничего общего, полностью войти в этот мир и заключать союзы и сделки, и все это во имя моей безопасности. Он был готов сделать так много, вплоть до того, что поставил на кон свою жизнь, а все, чего я хотела, это чтобы мы справились с этим вместе.

Кем бы ни был мой отец, какая бы странная и могущественная семья ни жила где-то там, в чьих жилах течет моя кровь, мне все равно. Я их не боюсь. Я должна бояться, я знаю это, но что они могут сделать со мной такого, чего еще не было сделано? Меня накачивали наркотиками, похищали, продавали, насиловали, били, угрожали и хватали на улице. Единственное, что осталось, это пытать или убить меня, и в этот момент смерть кажется почти милосердием.

Я могла бы жить в мире без Макса, где он все еще существовал. Я могла бы каким-то образом смириться с тем, что со временем нам придется жить своими собственными жизнями, что он был предан чему-то гораздо большему, чем мы были друг для друга. Но я не думаю, что смогу жить в мире, где Макса вообще нет.

Я не хочу.

Я также не думаю, что у меня хватит смелости покончить с этим самой.

В какой-то момент, пока я жду неизбежных шагов, которые скажут мне, что кто-то идет сообщить мне о том, что, черт возьми, происходит, я засыпаю. Мои сны полны Макса, его рук, прикасающихся ко мне, его губ на моих, ощущением, что я снова окружена его безопасным теплом. Сон — это нагромождение образов, ощущений, больше, чем когда-либо. Воспоминания о нашем первом поцелуе, о том, как у него перехватило дыхание, как его руки легли на мои бедра, как он притянул меня ближе, о холодной стойке в ванной подо мной, когда он усадил меня на нее и поцеловал глубже. Я чувствую все это снова, проносясь по своей памяти, каждое прикосновение, поцелуй и вздох тоски в моей постели, и в его постели, и в кабинете, и в библиотеке, во всех тех местах, где мы уступили тому, в чем так сильно нуждались.

Я ловлю себя на том, что жалею, даже во сне, что не было хотя бы одного раза, когда это не входило в наши планы. Где мы не боролись на каждом шагу до тех пор, пока не смогли больше этого выносить. Что хотя бы однажды мы просто были вместе, радостно, без необходимости пытаться сдерживать себя. Даже во сне печаль от того, что у меня никогда не было того, что есть сейчас, находит свой путь внутрь.

Часть сна, которая запоминается больше всего, это первый раз, когда Макс прокладывает