Трубадура - Дарья Волкова Страница 6

яркими куртками, большими спортивными сумками через плечо. И уже потом обращали внимание на то, что оба парня были вполне симпатичной наружности. Да и разговор вели интересный, правда, на свои, узкоспециализированные темы. Это был диалог доигровщика – универсального игрока, участвующего в приёме, атаке и в защите команды, и либеро на тему рисунка завтрашней игры.

Здоровое тело ста девяносто трех сантиметров в высоту надо хорошо кормить. Особенно после тренировки. Поэтому Степан усердно наворачивал полукилограммовую порцию творога с бананами. Пил чай с бутербродами. Пожалуй, на сегодня хватит.

Пока ел и пил, оглядывал комнату, прикидывая план по сбору вещей. А вообще-то и без плана можно обойтись. Вещей немного, соберёт в день переезда. И шмотки заодно успеет постирать.

Со второй кружкой чаю Стёпа устроился перед ноутбуком. Пришёл час связи с ЦУПом. Родной Ейск на проводе.

Появившаяся на экране после гудков физиономия брата была сонной, а голова у него – лохматой.

– Здорово, Лёлище.

– И тебе не кашлять, брателло.

– Как оно?

– Если мыть – не чешется.

Степан улыбнулся. У Лёлика рот от мозга независимо работает – издержки профессии. И не до конца проснувшийся брат вполне способен говорить. А вот осмысленно ли – другой вопрос.

– Ты с ночной, что ли?

– Да, только в пять домой приехал. Ты так смешно называешь – «с ночной».

– Ну не с дневной же? – резонно возразил Стёпа. Так, кажется, Лёлик проснулся, можно начать связный разговор. – Как дела дома?

– Нормально, – зевнул брат. – Вон, батя мчится на твой голос. Уступаю место и пойду отлить.

– Так, Стёпка, слушай сюда… – Лёлика сменил отец. – Я запись смотрел. И скажу тебе так – ваш Матушевич ерунду творит! Ты ему вот что передай…

Степан кивал и пил чай. Будто мало ему Матуша. А куда деваться, если отец родной тоже тренер. Пусть и в далеком отсюда Ейске, и детский. Тренер – это навсегда. И к тому же, именно отец взял его туда, где Стёпа нашёл себя. Где была вся его жизнь. В волейбол.

– Степашка, ты меня понял?

– Понял, – со всем возможным смирением ответил старший сын.

– А что с коленом? – перешёл к следующему пункту своей программы отец. – Вижу, что у тебя на ноге повязка. Беспокоит?

– Нет, – ответил Степан и спрятал ноги под стол. – Страховка просто. – Он решил сменить тему: – Как Василиса?

Аркадий Ефимович воровато оглянулся.

– Нормально всё. На рынок ушла. Что, Лёлика тебе дать еще?

– Давай.

– Лев! – гаркнул отец. – Иди, Стёпка зовет.

Переговорив с младшим братом еще минут десять, Степан отключил связь. Чай допит. Можно в душ и спать. Он обернулся и с тоской посмотрел на приставную табуретку в изножье кровати. И на новой хате будет такая же ерунда. Если там койка еще не короче.

Кадр третий. Куросава

Картинка снова черно-белая. И в ней, как в шедеврах Акутагавы и Куросавы – у каждого своя история и своя правда.

Рабочий день Туры выдался с утра бодрым. К семи вечера она не чувствовала ни рук, ни ног, ни спины. А самое главное – себя не чувствовала. Ей иногда казалось, что холёные дамы, клиентки элитных салонов красоты, все сплошь энергетические вампирши. И красоту себе не за счёт дорогостоящих бьюти-процедур получают, а кровь сосут из работников этих заведений. И слова поперёк не скажешь ведь.

Тура на работе на хорошем счету. К двадцати семи годам она поняла, что для всяческих манипуляцией с женским лицом и телом у нее руки вот прямо точно из того места, которое надо, растут. И любыми новыми техниками и аппаратурой она овладевала мгновенно и безошибочно. Только вот выливалось это в то, что работы становилось всё больше. В деньгах это тоже, конечно, выражалось, хотя и не в той мере, в какой Тура считала справедливой. Но тут уж если работаешь не на себя, а на дядю, а в ее случае на тётю – терпи. Она мечтала о своём деле, набиралась опыта и знаний. Только вот мечты эти, скорее всего, так и останутся мечтами. Денег на свое дело такими темпами не заработаешь. Особенно если тебе приходится содержать еще и деда. Всю свою пенсию он тратил не пойми на что. По крайней мере, Тура никогда не спрашивала. И денег на ведение домашнего хозяйства не просила никогда – так повелось после смерти Клары Корнеевны – к тому моменту Тура уже работала. И после ухода из жизни двоюродной бабушки как взвалила на себя всё – так и тащила. Первое время дед давал деньги, а потом перестал. С памятью у него становилось с каждым годом всё хуже.

До дома, с учётом очередной душеспасительной беседы с хозяйкой салона о необходимости усердного труда на ее, хозяйкино, благо, Тура добралась уже к восьми. Вот и парадная родная. Тут с Турой поравнялся упитанный молодой человек с уже тронувшими лоб залысинами. Вид он имел страшно довольный и даже, кажется, насвистывал. Было что-то в его внешности, показавшееся Туре смутно знакомым. Она даже остановилась, не дойдя метра три до парадной. А он прошёл мимо. Почти. Но за спиной Тура услышала, как шаги замерли. И обернулась.

Они сообразили одновременно. И воскликнули тоже одновременно.

– Трубадура!

– Боцман!

Спустя секунду одноклассники уже обнимались. Потом, спустя еще секунд десять, смущённо отстранились и теперь смотрели друг на друга, устыдившись своего порыва.

– Ты… похудел.

– И полысел, говори уж сразу, – хохотнул Яшка Больцман. – А вот ты вообще не изменилась. Ни чуточки. Странно, что я тебя сразу не узнал.

Они стояли у дома Туры, радовались встрече и вспоминали.

С первого и до последнего класса эти двое считались белыми воронами.

Маленькая худенькая Тура стала объектом насмешек с первых дней. Необычный цвет волос, еще более странная речь – она к семи годами всё еще говорила тихо, невнятно, неуверенно и с акцентом. Имя странное. Когда всех детей просили назвать имя, она встала, едва видимая из-за парты, и пробубнила себе под нос: «Тура Дурова». Прозвище Трубадура тут же прилипло к ней. Иногда его сокращали до просто Дуры.

Яшку Больцмана, круглого отличника, игравшего на фортепиано и домбре, до седьмого класса водила в школу бабушка. Он был тоже классическим кандидатом в парии. Подружились они только в четвёртом классе, но сохранили свою дружбу до конца школы. А потом Яшка поступил в Университет точной механики и оптики, но через два года по обмену уехал в Калифорнийский университет, и пути их разошлись.

Сейчас перед Турой стоял