Кэтрин Уокер - Остановка в Венеции Страница 60

Так мы трудились ежедневно в течение двух недель. Он смотрел и смотрел на меня, но видел при этом, кажется, что-то другое, потустороннее — ни разу не случилось так полюбившегося мне скрещения взглядов. Он наносит мазки резко и быстро, постоянно что-то меняет и варьирует, весь поглощенный, устремленный, нацеленный, и глаза полыхают огнем.

Три дня назад он остановился. Несколько мгновений сидел, разглядывая картину, потом подошел ко мне. «Клара, — спросил он, — ты отважишься?» Он смотрел с нежной, почти покаянной улыбкой. Я поняла, что для исполнения замысла ему что-то жизненно необходимо. Он хотел, как я догадалась, перенести этот портрет в ту же плоскость, что открылась ему в пейзаже с бурей — воплощение мирской божественности, чтобы через этот образ выразить свою любовь ко мне. Я без возражений сбросила накидку, расшнуровала сорочку и спустила ее до талии. Он заново обернул накидкой мои плечи и вернулся за мольберт. Безмолвно. По его лицу я видела, как глубоко он тронут.

Так я позировала еще три дня. К вечеру третьего он отошел от мольберта и проговорил вполголоса: «Готово». Я подошла, завернувшись в накидку. Мы молча стояли и разглядывали плод его труда. «Такого никто никогда не делал, Клара. Оставить так? Или изменить?» Пораженная до самых глубин сердца лаконичностью и мастерством изображения, являвшего собой мой истинный портрет, я подошла к учителю и, обвив его шею руками, прижалась к нему со всем жаром своей любящей души.

В тот вечер мы впервые познали друг друга до конца. Отныне мы едины пред Господом, хоть и не пред церковью. Если священный экстаз существует, он был явлен нам нынче.

9 июня

Сегодня день моего рождения. Я томлюсь в ненавистном доме. Винченцо хотел устроить большой праздник в честь моего шестнадцатилетия, но Нукка сказалась больной и заявила, что не выдержит такой суматохи. Поэтому мы собрались малым кругом в мастерской — тоже весело, но мало чем отличалось от обычного дня. Нукка гнет новую линию — теперь она без конца твердит нам с Винченцо про одного падуанца в преклонных летах, который видит меня своей супругой. Она считает его отличной партией, лучше которой мне не сыскать. Она даже оставила на время свою прежнюю мечту упрятать меня в монастырь — обречь меня на жалкое существование с дряхлым падуанцем, лишив Венеции, лишив живописи, кажется ей не менее достойной альтернативой. Она явно чует, не знаю уж как, что вопрос о замужестве все равно всплывет, и пытается навязать своего кандидата, который кроме преклонных лет может похвастаться изрядным состоянием и достойным родословием, но, кем бы он ни был, он будет петь с ее голоса. Самое главное, он не какой-то там еврей, пиликающий на лютне. С каким неприкрытым упоением она плетет свои сети. Злобная карга. Господи, прости.

Должна сказать, что портрет произвел фурор, хотя видел его пока один Винченцо. Боже, как он был ошарашен… Но при этом от него не укрылась глубина мастерства. Они с Дзордзи подписали работу вместе на обороте, поместили там также имя Джакомо и обнялись. «Коллеги, маэстро!» — воскликнул Винченцо. Он любит моего учителя и мужественно готовится преодолевать неизбежные трудности с этой картиной. Ее нельзя выставлять на широкое обозрение. По крайней мере, до тех пор, пока мы с моим евреем не оставим Землю египетскую позади.

1 августа

Малышка Джемма заболела. Который день сильный жар и слабость. Нукка не едет со мной и Винченцо в Рипозу, хотя нас гонит. Не могу радоваться неожиданному счастью, подаренному мне ценой страданий милой малышки. Ее сыновья, увы, все-таки едут. Не питаю к ним теплых чувств, слишком эти юнцы двуличны и злоумышленны. А еще они все время что-то вынюхивают с гадкими намерениями. И все-таки нам достанется немного свободы. Z будет приезжать в гости, и мы втроем собираемся наведаться в Кастель-франко, взглянуть на созданный им запрестольный образ. Молюсь за выздоровление болящей.

15 сентября

Чудесные дни за городом. Мы обедали на свежем воздухе и прогуливались по зеленеющим нивам. Нико бросился к нам, заливаясь радостным лаем, а Виола, должно быть, с ног сбилась, готовя оказанный нам радушный прием.

Мы с Винченцо каждый день уходили рисовать до самого вечера, пока мальчики развлекались играми и катанием на пони. От меня не укрылось, какая наблюдательность и подозрительность в них просыпалась с появлением Дзордзи. Особенно у двенадцатилетиего Тонио, который из них самый злокозненный. Однако мы не давали ему повода проявить бдительность. В приезды Дзордзи мы удалялись не на одну милю и, только убедившись, что вокруг никого, позволяли себе какую бы то ни было вольность.

К нашему возвращению Джемма так и не выздоровела. Я едва узнала в бледной, исхудавшей девочке прежнюю розовощекую крепышку. Нукка ужасно подавлена, и у меня сердце рвется от жалости. Она сама нас отослала, а теперь почему-то винит в том, что мы только усугубили болезнь своим отъездом, Винченцо даже не пытается ее урезонивать.

3 октября

Вокруг безумие.

Тонио действительно был приставлен к нам в качестве шпиона. Он наплел Нукке самые гнусные истории, на какие только оказалась способна буйная фантазия скороспелого юнца. Не исключено, что эти отвратительные байки он состряпал с мамашиной подачи. Как бы то ни было, она пришла в неистовство. Возможно, разум Нукки затмило горе, но она внушила себе, что это из-за меня — распутницы, погрязшей в блуде с евреем, как она сказала, — обрушилось несчастье на ее дочь. От такого обвинения я растерялась и закричала: «Да как ты смеешь!» Разрыдалась, не в силах удержаться. Винченцо, прижав меня к груди, начал увещевать Нукку: «Хватит, ты сама не своя». Однако она все бесновалась, вопила, что я навлеку заразу на всех ее детей, что я грязная лгунья, что мне далеко до приличной барышни, что такой, как я, с моей вседозволенностью и спесью, самое место среди евреев — и так далее, и тому подобное, в буквальном смысле с пеной на губах. В конце концов, Винченцо пришлось ее встряхнуть, чтобы привести в чувство. «Остынь, Нукка, — сказал он. — Ты измучена и перепугана, ты не думаешь, что говоришь».

После этого она умолкла и, бросив на меня злобный взгляд, убралась. Винченцо утешал меня, прижимая к себе, я рыдала от бессилия и отчаяния. Когда же, наконец, я пришла в себя, мы разделили скромный ужин, который съели в молчании — так велико было наше потрясение и горе. Винченцо обещает придумать что-нибудь, но видно, как его самого ошеломила эта сцена.

20 октября

Утром умерла Джемма. Матерь Божья, смилуйся, прими к себе ее невинную душу.