Чокнутая будущая - Тата Алатова Страница 60

Антон покосился на меня, на что я ответила преданной и серьезной моськой.

– Скажем, мне надоело, что я не могу поцеловать такую прекрасную со всех сторон женщину, как Мирослава Мироновна, тьфу, Олеговна, там, где мне приспичит. Например, в центре города. Или, скажем, мне надоело проникать в ее дом огородами, а автомобиль оставлять у конторы.

– Так соседи же… А… в смысле, вот ты о чем.

Я покивала китайским болванчиком, не зная, что еще сказать.

– Доктор? – вопросительно-нервно протянул Антон.

– Продолжайте-продолжайте, – пробормотала я, растеряв весь задор.

Он же меня не бросает сейчас?

Было бы обидно оказаться брошенной черт знает где.

Впрочем, от географии степень обидности вряд ли изменилась бы.

– Основная беда в том, что я опасаюсь говорить об этом, чтобы не напугать тебя, – быстро и решительно продолжил Антон, как будто боялся передумать и хотел опередить сам себя. – Вдруг ты опять прыгнешь в поезд, догоняй тебя потом. Нет, догнать-то несложно, но проблема в необратимости твоих решений. Р-раз, и уехала. Р-раз, и развелась. Р-раз, и решила, что отец тебе не нужен. А что, если я на тебя надавлю и ты решишь, что быть со мной слишком сложно, тебе бы кого попроще?

– То есть, – когда надо было, я умела соображать стремительно, – прямо сейчас мы оба боимся, что бросим друг друга? Я – тебя, а ты – меня?

– С чего ты решила, что я собираюсь тебя бросать? – изумился он.

– Ну тебе же надоело то и это…

– Мирослава, – прорычал он.

– Подожди.

Я накрыла его руку на руле ладонью. Погладила. Подышала.

Почему мне никто никогда не говорил, что от каких-то слов в груди может подняться целая буря?

Дайте мне минутку, сейчас утихомирю ее.

Но все продолжало кружиться с бешеной скоростью, как будто… ну как будто я главная героиня в кино, и камера вращается вокруг, и играет оркестр, и…

Одновременно счастье и боль.

Сколько эмоций может испытать человек и не сгореть лучиной?

– Антон. Антоша… Ты уверен, что нормально ведешь машину? Не переволновался, нет?

– Переволновался. Но нормально. Я помню, что управляю средством повышенной опасности, все в порядке.

– Ладно. Молодец. Антон, даже при одной мысли, что мы расстанемся, я дышать не могу, понимаешь? Это на каком-то почти физическом уровне.

– Хорошо, – слабым голосом отозвался он. – Спасибо, что сказала.

– Пожалуйста. Но ты меня все равно не торопи, ладно? Потерпи уж как-нибудь. А то навалилось сразу со всех сторон, а я улитка в чуриках.

– Я знаю, знаю. – Он улыбнулся, перехватил мою ладонь и поднес к губам. Поцеловал несколько раз. – Просто это не пат, Мирослава. У нас действительно есть варианты. И уж точно я никогда никуда от тебя не денусь.

Ага. «Никогда» это так же долго, как и «всегда». Антонимы, обозначающие одно и то же. Вот чудеса-то, велик и могуч русский язык.

– Зафиксируйся на этой мысли, ты мне позже все подробно растолкуешь… Смотри, какой клевый мотель слева.

– Ты хочешь в мотель? Может, все-таки доехать до чего-то более приличного?

– У нас же путешествие! Приключение! И прямо сейчас мне до смерти нужна кровать, даже если эта кровать находится в дешевом трактире.

– Устала?

– Нет.

Он расхохотался и принялся разворачиваться.

Глава 30

Смешно – прятаться от всех так долго, чтобы в итоге спалиться в придорожном мотеле, который даже не находился в черте города.

Опасения Антона оправдались. Нам достался номер средней паршивости: у тумбочек отваливались дверцы, сантехника подтекала, а на линолеуме были дыры. Но, по крайней мере, кровать не скрипела, белье было чистым, и все казалось весело, и ничего не огорчало.

Нас обоих подхватила та особенная беззаботность, которая бывает только после того, как ты сбросишь с плеч слишком тяжелую ношу.

Кажется, именно в ту ночь я с полной ясностью поняла, что влюблена. Влюблена страстно и безоглядно, и это откровение наполнило меня таким восторгом, который сложно было удержать в себе.

Я изливала свою любовь поцелуями и касаниями, я забирала Антона себе, присваивала, подчиняла. Растеряла последние остатки смущения, неловкости, неуверенности. Не думаю, что затрапезный номер мотеля до или после был свидетелем такого бесстыдства, но какая разница.

Я могла бы заниматься любовью вечно, да только к двум часам ночи жутко проголодалась.

Разумеется, доставка еды в номер здесь не предусматривалась, зато внизу работал круглосуточный бар, где подавались нехитрые блюда. Почти столовка.

В небольшом, по-дневному ярко освещенном зале было пустынно. Сонный дальнобойщик меланхолично хлебал суп за пластиковым столиком у окна. Два мужика тихо и смиренно принимали водку в углу.

– Хочешь выпить? – задумчиво посмотрев на них, спросил Антон.

– Хочу. Хочу коньяк, пельмени и селедку под шубой.

Себе он заказал того же. Первым принесли, разумеется, пузатый графин. В ожидании еды я немедленно тяпнула и тут же захмелела.

– Вот скажи мне, – пересев поближе к Антону и водрузив себе на талию его руку, я откинулась спиной на его грудь, – если бы прямо сейчас открылась дверь и появилась твоя вдовица в стиле Мэрилин, ты бы снова ее захотел?

– О, – расслабленный и умиротворенный Антон засмеялся, – теперь ты ревнуешь не только к воображаемым женщинам, но и к бывшим?

– Оно само собой ревнуется, – призналась доверчиво, – без моего участия.

– Совести у тебя нет, – вдруг заявил он.

– Нет. – Я кивнула, потому что сейчас была готова согласиться с чем угодно, а потом запоздало опомнилась: – А почему это нет?

Усталая официантка шмякнула на наш стол поднос с тарелками и ушла.

Никто из нас не пошевелился.

– Ты придумываешь всякую ерунду на ровном месте. А ведь я несколько месяцев каждые субботу и воскресенье сидел на работе и с ума сходил от того, что ты проводишь эти дни с мужем.

Прежде, может, всего каких-то несколько дней назад, меня бы взволновали эти слова. И что хуже всего, вероятно, я ощутила бы себя польщенной. Но сейчас стало только очень тоскливо, потому что легко могла представить себя на месте Антона и слишком хорошо понимала все, что он тогда чувствовал.

Разумеется, я и раньше спрашивала себя, как Антон переживает мои семейные выходные, но предпочитала в эти мысли не углубляться. Я тогда вообще жила, будто зажмурившись.

– Почему же ты молчал?

– А что я должен был сказать?

И правда,