Татьяна Алюшина - С молитвой о тебе Страница 64

— Здравствуйте, — робко поздоровалась она с Симеоном и брякнула от неловкости: — дедушка.

— Дедушка у тебя, Аглафена, есть, и из людей великих, редких, что ж меня в праотцы назначаешь, — усмехнулся старец хитрой улыбкой.

Глашка растерялась и даже рот приоткрыла, поразившись: ее никогда не называли так причудливо, да и откуда ему имя известно?

А старец пригласил:

— Идемте, гости жданные, я уж и стол в тенечке накрыл, вас дожидаючись, — и повел за собой вокруг дома на задний двор.

Под большим раскидистым дубом и вправду стоял добрый деревянный стол, накрытый к чаю, с самоваром и с большим расписным чайником, с угощеньями разнообразными в глиняных мисках и пять больших расписных кружек.

И вправду ждал, что ли?

— Садитесь, — указал он на лавки.

Сам сел с краю, возле самовара, принялся чай разливать по чашкам и передавать гостям. Дети на руках отцов вели себя необычно тихо, во все глазенки рассматривая дедушку.

— Давайте‑ка деток посмотрю, да и поспать их уложим, разговору плавному чтоб не мешали, — и протянул руки к Генералову за малышом. — Ну, что, иди к Симеону. — Двухлетний Семен доверчиво протянул свои ручонки к незнакомому человеку, чего не делал никогда.

— Как зовут молодца? — спросил Симеон, усаживая мальчика к себе на колени.

— Семен, — ответил Генералов, слегка насторожившись.

— Ага, — порадовался старик, — тезка, значит. Хорошее имя, и в честь прадеда, достойного человека дадено. Ну, Семен, расскажи‑ка, что видишь, знаешь.

— Папа, — поразив всю компанию, принялся рассказывать ребенок, — на машине, жи‑жи, — показывал он руль. И совсем уж только ему понятное: громко, убедительно, помогая рассказу руками и выражением личика: — Там, куля‑куля, летел, мама меялась, папа меялся, Мен кутил, кутил: де?

И что‑то еще, уже не понятное даже родителям, и не пытавшимся переводить предыдущее повествование чада. Старец Симеон слушал внимательно, улыбался в бородищу, поглаживая ребенка по головке.

— Молодец! — похвалил он и передал сына отцу в руки. — Богатырек растет, — порадовал он любящих родителей и подивил следующим заявлением: — Судьба хорошая, да и дед многое из науки своей передать успеет, и отец премудростям да языкам обучит. — Повернулся к Кире с Николаем: — Ну, давайте своих пострелят!

Крайнов встал, подошел к старцу и посадил ему на колени двойняшек. Дети завороженно рассматривали дедушку незнакомого.

— Как нарекли? — спросил, улыбаясь детям, Симеон.

— Прохор и Ярослава, — представил детей Крайнов.

— Хорошие имена, — похвалил Симеон и обратился к деткам: — Ну, чады, а вы разговаривать умеете?

Яра дернула его за бороду, дело ей это понравилось, и она принялась рассматривать и дергать пучок, зажатый в кулачке. Проша примеру сестры не последовал, а с зачарованным видом продолжал разглядывать незнакомца.

— Ишь, какая шустрая! — хохотнул Симеон и спросил Яру: — Девица, а говорить‑то умеешь ли?

— Ня! — протянула ему его же бороду Яра и залепетала нечто на своем языке.

— Молодец, молодец, — посмеиваясь, похваливал Симеон. Прохор такого неравноправия не мог потерпеть и принялся тоже что‑то рассказывать, приблизительно на том же наречии, что и сестра. — И ты молодец, — не забыл и для парня похвалу старец.

Послушал их лепетание, посмеиваясь да разглядывая детей, и передал их обратно отцу.

— Хорошие детки, — сказал Симеон, загадочно улыбаясь, — и судьбы интересные, непростые, но сильные, мощные. Достойные люди вырастут, масштабные. Ну, укладывайте деток, я вон и местечко для них приготовил.

И показал рукой на небольшой деревянный помост с перилами по бокам, пристроенный к стене дома, назначения совершенно непонятного, на котором были постелены тонкий матрац и одеяло лоскутное сверху.

Папаши пошли исполнять поручение, сильно сомневаясь в реальности его воплощения. Да, заснут они, как же! Раздухарились, все интересно, незнакомо, да и рано им еще спать. Но стоило уложить всех троих рядком и прикрыть покрывалом, висевшим на перильцах, как малыши практически мгновенно заснули. Повозились пару минут, устраиваясь в любимых позах, — и уже спят!

Чудеса‑а‑а!

Пока Глеб с Николаем укладывали детишек, Симеон с женщинами освежили чай в чашках, добавив горяченького, и отведывали угощенье.

— Ну, что, Кира, — услышали мужики, вернувшись и сев за стол, вопрос старца, — не послушались меня, оставили концы Вадиму, вот он вас столько лет за них и дергал, гоняя по стране.

— Не послушались, — призналась Кира, горько вздохнув, — погиб Вадим.

— Отмучилась душа предназначеньем, — перекрестился старец, — знаю, простила ты брата, да и зла на него не держишь. А что держать черноту в душе, если он тебе на той веревке, пусть в узлах в кровь режущих, но ведь вон какую любовь притянул, — будто пропел, а не сказал Симеон и, словно продолжив прерванный разговор, поразил следующим заявлением: — А предложение принимай, расти тебе пора, и Петербург хороший город, да и дом вас там достойный дожидается.

Кира с Николаем переглянулись обалдевшим взглядом, чуть рты не пораскрывав, и уставились потрясенно на старца.

— А откуда вы… — начал вопрос Крайнов.

— Пустое, — отмахнулся старец и тут же принялся вещать теперь уж ему: — Да и ты, Николай, не сомневайся в идее своей, мысль твоя потаенная верная, да и неинтересно тебе уж в узком пространстве дела своего. И единомышленники найдутся, и помощь неожиданная придет. Дело уж больно достойное.

— Офигеть! — не выдержал Крайнов, выразив словесно свое полное потрясение — Я же рассчитал все, прикинул, да только это больше на утопию похоже, типа: «Мы за чистую планету! И миру мир!»

— Ну а почему нет? — спокойно спросил Симеон. — Кто‑то же должен заниматься и этим. К тому же годика через полтора это и доход приличный приносить начнет, и за твоими технологиями потянутся, перенимать — и не только из России.

И повернулся к Аглае. Посмотрел на нее таким взглядом проницательным, что у Глашки мурашки по спине побежали.

— Ну а ты, Аглафена, что ж Дар‑то свой предаешь, в четверть силы используешь, разве ж так можно? — строго спросил он. — Тебе он для чего даден? Растить, силой насыщать да холить всячески, а ты учительствовать взялась. Кому дано, тот сам научится хоть рисовать, хоть песни петь.

— А что делать? — растерялась Глашка от такого сурового выговора.

— Как что? — недовольно переспросил Симеон. — Рисовать, по миру ездить и рисовать, и на всю силу видение свое открывать, и художественное, и духовное. Уж мучаешься, поди, в школе‑то своей? Все с мужем просишься в поездки. Да в те поездки тебе нельзя, он тебя по другим, мирным повозит.