Фэй Уэлдон - Сердца и судьбы Страница 68

ПОГОНЯ!

– Сбежала! – вскричала Аннабел Ли, когда Хорес, ее муж, сказал ей, что постель крошки Эллен Рут пуста и девочки нигде нет. – Скверная, скверная девчонка! – И она сунула под кровать выпитую бутылку хереса, подальше от его глаз. Кровать была двуспальная, супружеская, но Хорес обычно спал на раскладушке на чердаке, где он установил свою железную дорогу. Просто замечательную, очень сложную, управляемую с помощью электроники – детям она бы ужасно понравилась, если бы их пустили посмотреть на нее. Но, разумеется, их туда не пускали.

Надо сказать, что «побег» – это самая страшная провинность, которую может допустить ребенок в детском учреждении, если не считать поджога и еще привычки кусаться. Ребенок, который убегает, рассматривается как чудовищно, немыслимо неблагодарное существо. Каждое детское учреждение для тех, кто им ведает, всегда превосходное место, где царят доброта и заботливость. Если ребенок (или заключенный, или больной) с этим не согласен и поступает соответственно, он не просто ведет себя своевольно и скверно, но к тому же причиняет всем множество совершенно лишних хлопот. В таких случаях беглецов преследуют с величайшей энергией, приволакивают обратно и строго наказывают за побег, словно уж после этого-то неблагодарные воспылают любовью к указанному месту и больше в бега не ударятся.

«Это тебя научит! – орет мир взрослых. Хлясть! Хлясть! – Это тебя научит жить тут счастливо. Это тебя научит любить нас! Это тебя научит благодарности!»

Аннабел спустила на крошку Эллен Рут цепных собак. Да-да, правда. Делать этого ей не полагалось, и уж конечно, никакое начальство разрешения ей не дало бы. Но не забудьте, Аннабел Ли выпила бутылку хереса (точнее говоря, две трети бутылки), ожидая, пока ее муж Хорес кончит играть с железной дорогой и, может быть, ляжет спать в супружескую постель. Значительный процент сумм, которые на протяжении нескольких лет миссис Блоттон жертвовала Истлейку, тратился на эту железную дорогу, и всякий, кто ее видел (хотя таких почти не было), охотно признал бы ее замечательной. Такая изящная, такая хитроумная, верная жизни до мельчайших деталей – и туннели, и сигнализация, и деревья, и даже миниатюрные домики с занавесочками и электрическим освещением, не говоря уж о коллекции паровозов, включающую редчайшие экземпляры, вплоть до легендарного «Санта-Фе» – а в накладных указывалось просто «игрушки», так кто же поставил бы под сомнение подобный расход? Никто.

– Собак! Спускай собак! – кричала Аннабел Ли, вываливаясь из кровати, грузная, нескладная, но в шелковой ночной рубашке (на которую Хорес не обращал ни малейшего внимания, но Аннабел не отступала). – Полицию вызывать нельзя, скандал будет до небес! Шум, гам, а у нее в волосах вши, чтобы нас опозорить. Эту барышню надо пугнуть как следует! Вот мы ее и пуганем, чтобы впредь неповадно было.

Как будто, читатель, жизнь до сих пор не занималась только тем, что пугала бедную крошку Нелл.

Своих больших, черных словно облизанных собак с огромными пастями и острыми белыми клыками Аннабел Ли держала на цепи за углом дома под окнами столовой, чтобы детишки смотрели на них всякий раз, когда садились есть. Собаки действуют на детей успокаивающе, говорила Аннабел Ли. И бесспорно, они их утихомиривали, тем более что Котелок и Ким содержались впроголодь и, натянув лязгающие цепи, как раз дотягивались до окна и прижимали к стеклу истекающие слюной пасти, так придавливая десны, что зубы казались длиннее и острее.

«Если ты не перестанешь (бегать по коридору, оставлять волосы на гребенке, терять носочки или еще что-нибудь), я скормлю тебя собакам!» О, с дисциплиной в Истлейке никаких затруднений не возникало!

При появлении посетителей или инспекторов собаки уводились в отгороженный угол сада, а в их конуры перед столовой сажались кролики.

«Как мило, что детишки могут ухаживать за крольчатами!» – говорили посетители.

«И столько игрушек! Но где же игрушки? Ах, переломаны? Боже великий! Но ведь они психически неуравновешенны, бедненькие. Какое для них счастье, что у них есть вы, миссис Ли – такая добрая, ласковая, заботливая. И каким терпением должны вы обладать! Просто краснеешь за себя».

Почти все люди, естественно, верят, что они хорошие. Вам, читатель, когда-нибудь встречались люди, которые считали себя плохими? Однако кто-нибудь где-нибудь должен же все-таки быть плохим, а то мир не дошел бы до своего нынешнего состояния, и в ту самую ночь, когда ее родители воссоединились – впрочем, к большому огорчению Артура Хокни и Саймона Корнбрука, – наша дорогая Нелл не бежала бы по теплому, летнему, залитому луной протяжению Хэкнейских болот, спасаясь от пары извергающих слюну свирепых черных собак, за которыми, сжимая рулевое колесо истлейкского «лендровера», включив дальний свет и давя на клаксон, следовала пьяная и тоже извергающая слюну Аннабел Ли.

Читатель, я меньше всего хочу обижать доберманов. Если их правильно воспитывают и обращаются с ними ласково, из них вырастают на редкость грациозные, отзывчивые, кроткие создания. В чудовища они превращаются, только когда оказываются в руках таких вот Аннабел Ли. Нагони они Нелл, так я, право, не сомневаюсь, что злобность, рожденная отчаянием, понудила бы их разорвать ее в клочки. Они хотели быть цивилизованными собаками, а из них сделали диких тварей, и было им это очень противно.

Хорее, муж Аннабел, глядя, как удаляется эта троица – стелющиеся над землей псы и его вопящая жена, – на мгновение заколебался, не позвонить ли в полицию и не положить ли раз и навсегда конец делишкам Аннабел, но решил не звонить и поднялся на чердак, проверить, сумеет ли только что приобретенный, любимый, но довольно-таки антикварный «Санта-Фе» обойти «Ройал Скотт» на подъеме в 45 градусов. Лично мне кажется, что Хорее был слегка не в себе.

Возможно, его поэтому следует жалеть, но у меня не получается.

Нелл бежала – о, как она бежала! Она бежала по ровной земле и по рытвинам, она бежала по кочкам и перепрыгнула ручей, она бежала к шоссе, к шуму и реву, к тому, что, как ей казалось, сулит спасение. Какой нормальный человек не оледенеет от ужаса, видя, как ребенок опрометью мчится к такому месту, но Аннабел Ли оставалась совершенно равнодушной, словно таракан (в Истлейке их было множество) сорвался со стены над плитой в кастрюлю с кипящей картошкой – такая уж она была. Если девчонка попадет под колеса, так будет сама виновата, она, Аннабел Ли, сделала все, чтобы ей помешать. Никто (кроме Хореса, а он не выдаст) не будет знать, что, собственно, произошло. Да и вообще, может, Эллен Рут было на роду написано погибнуть в автокатастрофе на Route National, может, жизнь ей оставили, так сказать, взаймы, и автострады, эти современные людоеды, намерены вернуть себе свою собственность, и она, Аннабел Ли, сделает все, чтобы помочь им. Аннабел Ли, читатель, была безусловно очень сильно не в себе, а к тому же очень скверной женщиной и ненавидела Нелл безрассудной ненавистью, вероятно только потому, что девочка, в отличие от нее, была в полном рассудке и очень хорошей. Красивой она теперь, разумеется, не выглядела – уж об этом Аннабел позаботилась. Голова у нее была острижена наголо недели две назад и волосы торчали светлым ежиком, который, по убеждению Аннабел, кишел вшами, такую неистовую неприязнь испытывала она к девочке. Вдобавок Истлейк уже обострил ее личико, а глаза начинали косить. Нет, она выбралась оттуда вовремя.