Звева Модиньяни - Ветер прошлого Страница 68

Стены были покрыты росписями в виде амуров и стилизованных цветочных гирлянд, выдержанными в благородной серой, светло-зеленой и золотистой гамме. Центральную часть левой стены занимал большой камин, напротив него располагалась королевских размеров кровать с балдахином из бледно-зеленой парчи.

Гульельмо опустил Саулину на это королевское ложе.

— Как жаль, что красота и невинность так быстро исчезают, — сказал он.

Нежные губы Саулины улыбались во сне. Рибальдо долго любовался этой несравненной красотой, чувствуя, что не может подавить разгорающийся в груди жар.

— Что со мной происходит? — подумал он.

Он охотно остался бы здесь до пробуждения Саулины, но его ждало неотложное дело. Опустив полог балдахина, Рибальдо закрыл два окна, выходивших на опушку леса. Потом он подошел к камину и повернул одному ему известную деталь фриза каминной полки, приведя в действие механизм, открывающий передвижную панель. Ему пришлось согнуться, чтобы протиснуться в тесный проход, а хитроумное устройство само закрыло потайной выход.

35

Любое расставание вызывало у Дамианы болезненное, рвущее душу ощущение заброшенности и горького одиночества. Вид отъезжающей кареты или почтовой станции, даже одна только мысль о путешествии — все вызывало у нее мучительное волнение, но когда Рибальдо и Саулина покинули парк виллы Альбериги, ей показалось, что сама жизнь ее покидает.

Из восьмиугольной залы на втором этаже, освещенной многочисленными канделябрами, доносились звуки веселой музыки. Играл струнный оркестр. Но Дамиане было не до веселья, ее терзали мрачные предчувствия.

Пульсирующие боли в пояснице не оставляли ее, приступы становились все чаще, а краткие передышки между ними были заполнены ожиданием новых мук, парадоксальным образом соединившихся в ее сознании с мыслью о новом расставании.

Дамиана схватилась рукой за поясницу, на лбу у нее выступил холодный пот. Неужели это признаки приближающихся родов? Но ведь срок еще не вышел, оставалось еще несколько недель… Что-то уходило от нее, уходило безвозвратно.

Она остановилась и прислонилась спиной к дереву, чтобы перевести дух. В памяти всплывали всосанные с молоком матери страхи преждевременных родов, страданий, гибели…

— Отче наш, иже еси на небеси, — немеющими губами шептала Дамиана, — да будет воля твоя…

— Не произносите имени господа всуе! — прогремел над ней мужской голос, и в тот же миг чья-то рука железными тисками сжала ее плечо.

Дамиана покачнулась. Эта мертвая хватка, этот громовой голос вселили в ее душу такой ужас, что на мгновение она позабыла о боли. Ребенок внезапно перевернулся у нее в животе.

— Отче наш, иже еси на небеси, — снова взмолилась Дамиана.

— Извольте немедленно рассказать мне все, что здесь произошло, синьора!

Дамиана узнала мужа, и боль вернулась, волнами расходясь по ее животу и по спине.

— Я очень устала, — сказала Дамиана, из последних сил удерживаясь на ногах.

— Жаль, что я пришел слишком поздно.

— Дайте мне пройти, — попросила Дамиана.

— Не прежде, чем вы расскажете мне, что вы с таким упорством пытаетесь от меня скрыть, — неумолимо продолжал маркиз, по-прежнему сжимая ее плечо с такой силой, словно намеревался сломать ей руку. Он избил бы ее безо всякой жалости, если бы не ее состояние.

— Мне нечего вам сказать, я ничего не скрываю, — отозвалась Дамиана, еле шевеля губами.

Она его больше не слушала, страх рассеялся, вновь вернулась боль. Всем своим существом она прислушивалась к ребенку внутри себя, ожидая, что он вот-вот даст о себе знать, но он затих.

— Говорите же! — приказал Феб.

Боль накатила на нее еще сильнее, чем прежде. В то первое мгновение она испугалась, что муж узнает о ее встрече с Рибальдо, но теперь ей было уже все равно. Мысль о смерти посетила ее и отодвинула все иные тревоги далеко-далеко.

— Прошу вас, оставьте меня. Мне плохо!

— Сперва вы признаетесь мне во всем.

Боль стала непрерывной. Дамиана упала без чувств. По зову маркиза сбежались слуги с факелами, родственники и друзья; молодую женщину перенесли в супружескую спальню.

Мужчины, сбившись в кучку на почтительном расстоянии, разговаривали вполголоса; женщины, напротив, подошли ближе, пытаясь прочесть на багровом лице повитухи предвестие благоприятного исхода. Жизнь Дамианы и ее ребенка уподобилась язычку пламени, колеблемому бурным ветром.

— Феб, — позвала она слабым голосом, как только очнулась.

Маркиз приблизился и склонился над ней.

Увидев, что жена страдает по-настоящему, осознав, что долгожданное разрешение от бремени может оказаться событием далеко не радостным для нее, для него или для ребенка, а может быть, и для всех троих, он опомнился и теперь испытывал жгучий стыд.

— Я всегда была вам верной женой, — улыбнулась она в перерыве между двумя схватками. — Я знаю.

— Те двое, что скрылись, это была Саулина, маленькая циркачка, и…

Новая схватка исторгла из ее груди пронзительный вопль.

— Думай только о себе, — нежно попросил ее муж.

Волна боли, разом обрушившаяся на нее, отхлынула.

— Помнишь театральную труппу? — спросила Дами-ана.

В лице у нее не осталось ни кровинки, улыбка выглядела вымученной, запавшие глаза сделались неестественно огромными.

Феб вспомнил. Бродячая театральная труппа приезжала на виллу год назад, они представили трагедию и несколько комедий.

— Успокойся, — взмолился он.

— Теперь я уже спокойна, — сказала Дамиана. Огненно-рыжие волосы медной рамой окаймляли ее меркнущую на глазах красоту. — Просто я удивляюсь, зачем мы прилагаем столько усилий, чтобы обманывать и скрывать. — Ее голос был не громче шелеста ветерка.

— Нам больше нечего скрывать друг от друга, — попытался успокоить ее растроганный муж.

— Помнишь актера с лицом цыгана и глазами, черными как угли?

Перед глазами у Феба всплыло лицо того, кто возглавлял труппу. У него был весьма дерзкий взгляд. Насмешливая улыбка играла на его губах, когда он произносил свои монологи с импровизированной сцены, устроенной у них в гостиной.

— Такое лицо трудно забыть, — согласился маркиз.

— У него были глаза и улыбка Саулины, маленькой циркачки.

— Зачем ты говоришь мне об этом?

— Любой момент хорош, чтобы освободиться от лжи и сказать правду, — возразила Дамиана.

— У тебя еще будет время.

— Я в этом не уверена.

— Ты просто напугана, потому что это в первый раз. Господи, да ты сама еще ребенок!