Мой любимый враг - Елена Алексеевна Шолохова Страница 68

Я подмечала все эти мелкие детали, понимая, что просто цепляюсь за всякую ерунду, чтобы думать о чем угодно, лишь бы не о страшном. Не о том, что же случилось с Димой…

Я кружила по поселку, разглядывая шикарные дома и таблички с адресами. Что хорошо – улицы тут не петляли, как в городе, а тянулись как по линейке строго прямо. И пересекали их такие же ровные прямые улицы. В конце концов я все же выбрела на Кедровую.

Дальше было проще – я видела дом Димы на его фотографиях и верила, что если увижу, то сразу узнаю. И узнала.

Немного засомневалась, но, приглядевшись, поняла – именно его я видела на фото за Димкиной спиной. Трехэтажный особняк с колоннами и большим полукруглым балконом над входом. Верхние два этажа были полностью темными, а вот огромное окно на первом – ярко горело. Значит, дома у них кто-то есть.

С колотящимся сердцем я подошла к кованным воротам, хорошо, что у них не глухой забор, как у многих других здесь. Всё видно, даже эта освещенная комната на первом этаже просматривалась с улицы отлично. Ворота, конечно, были заперты, но имелся звонок и камера.

Вдохнув полной грудью и с шумом выдохнув, я поднесла руку к звонку и тут боковым зрением заметила в том окне какое-то движение. Присмотрелась. Димка. У меня непроизвольно вырвался радостный всхлип. Живой! Господи, спасибо!

Димка ходил по комнате. Совершенно целый и невредимый. Что-то взял. Телефон, догадалась я. Кому-то стал звонить, с кем-то разговаривал…

Я смотрела на него в оцепенении и не могла поверить своим глазам. С ним всё хорошо. Он здоров и вполне себе бодро передвигается. И всё это время он просто был дома… И телефон вон при нём. С кем-то же он разговаривает, а со мной не стал. Не нашёл возможности хотя бы написать.

Это какой-то абсурд! Это не может быть правдой!

Но я не сошла с ума. Я видела всё своими глазами. Его видела.

И ничего не понимала. Как же так?

Я сожгла все мосты за собой, написав то письмо отцу. Я изнемогла в ожидании. Я умирала от страха за него. Я брела через этот проклятый лес по сугробам, окоченев насквозь. А он просто не поехал. Неважно, по какой причине. Он ведь знает, что я – там. И не позвонил, не написал, не сделал вообще ничего.

Мне стало так плохо, что пришлось привалиться к забору. Как будто силы вдруг покинули мое тело, и оно обмякло.

Я же верила ему больше, чем себе, больше, чем кому-либо…

Договорив, он убрал телефон в карман и вышел из комнаты. Пропал из поля зрения. Я хотела позвонить в этот дурацкий звонок. Вызвать его, спросить, зачем он так со мной. Но рука висела безвольной плетью, а горло словно перехватило стальным кольцом. Я даже заплакать не могла. Лишь пару раз на вздохе сдавленно всхлипнула. Всё внутри меня застыло.

Наверное, это выглядело унизительно – притащиться к нему, просить объяснений. Наверное, достойнее было бы уйти, но я хотела знать, почему он так со мной поступил. Иначе я просто сошла бы с ума. Ведь мой Димка попросту не мог бросить меня там, на ночь глядя, даже не предупредив. Не мог, но…

Окоченевшими пальцами я нажала кнопку звонка. Динамик затрещал, а потом раздался голос Димы: да?

45

Это его простое и спокойное «да» подействовало на меня как пощечина, хлесткая, унизительная и отрезвляющая. Зачем я вообще сюда пришла? Ах, ну да, узнать, что с ним. Ну вот – узнала. С ним всё прекрасно. И что теперь? Куда мне теперь?

На это его «да» я даже ничего не смогла ответить. Горло вдруг перехватило спазмом. Да и что тут скажешь: это я, Таня, выйди, пожалуйста, расскажи, почему меня бросил и ничего не сказал. Даже в уме это звучало убого. К чему унижаться еще больше?

К тому же я поняла – мне, по большому счёту, всё равно на его причины. Ну что там могло быть? Опять мама? Очередной приступ? Ясно одно: я для него не настолько и важна, раз он так легко отказался, да попросту кинул меня.

Господи, да я бы полуживая и раненая приползла, поменяйся мы с ним местами, но не бросила бы его, зная, что он там, ждет меня, переживает. А он… он даже не удосужился написать два слова.

Что бы у него ни происходило – он обязан был меня предупредить и точка. Это ведь не просто свидание. И он же знал, что я отсекла все пути. А раз забыл даже о такой малости, о чем мне вообще с ним говорить?

Я привалилась спиной к чугунной ограде и крепко зажмурилась, приказывая себе не реветь. Морозный воздух стал острым, колким, как будто пронизанный мельчайшими осколками стекла. Дышать больно. Шевелиться больно. Думать больно.

Прочь отсюда. Не хочу его видеть, не хочу слышать его извинения, не хочу знать про его больную маму.

С трудом, будто вмиг состарилась сразу на сто лет, я оторвалась от ограды, взяла сумку, которая показалась уже просто неподъемной, и, тяжело ступая, потащилась обратно.

Настолько меня выбил поступок Рощина, что я была не в состоянии даже думать о том, как буду отсюда выбираться, как снова пойду через лес, что буду делать в чертовом Молодежном, совсем одна, морозной ночью, с разряженным телефоном. Об этом думалось как-то отстраненно, а вот Рощин… мысли о нем причиняли такую боль, словно меня изнутри ножом резали.

Однако не успела я дойти и до ближайшего перекрестка, как сзади послышались шаги бегущего человека. И голос: «Таня!».

Я вздрогнула, закусила нижнюю губу, чтобы не разрыдаться на месте,