Дарья Агуреева - Без парашюта Страница 7

Боренька развил кипучую деятельность над непослушным костром, а Татьяна потащила меня в лес, собирать чернику.

— Мы поставили себе цель — собрать стакан, и обязаны достичь ее, настойчиво обрывала она мое нытье.

— Но Таня! Боре-то там скучно! Мы ушли непонятно куда! Он уже три раза из машины сигналил!

— Ты для кого чернику собираешь? — прищурилась Таня, — вот и собирай!

Осознав, что она не успокоится, не насытив свой разыгравшийся азарт, я подчинилась. Собирали мы не так уж и долго — черники было страшно много! И вскоре, то и дело отворачиваясь от дыма, мы уже сидели втроем на живописном бережку и занимались чревоугодием. Когда все было съедено и выпито, Боря потащил меня купаться. Я с детства ненавидела воду, но то ли от вина, то ли от того, что все было так чудесно, я не отказалась, во мне не шелохнулось привычное чувство брезгливости к водному мракобесию. Я сама себе удивлялась — и чего я раньше лишала себя таких бесхитростных радостей? И когда мы стали собираться назад, больше всего на свете мне хотелось остаться с этим озером наедине, выслушать его, понять. Но разве могла я позволить себе такую выходку, когда Боренька чувствовал ответственность за меня? И его «Фиат», самый лучший на свете, унес всю нашу троицу из этого маленького рая, обвивая какой-то легкой нежной мелодией. Таня, похорошевшая и повеселевшая, распрощалась с нами у Финляндского вокзала, и Боренька повез меня домой. И вновь мной овладело беспокойное ожидание. Ведь не может же он совсем ничего мне не сказать! Перебросившись с ним парой реплик, я судорожно потянулась к сигарете. Правда ему не нравиться, что я курю… Но все равно. Надо успокоиться, прийти в себя. Наконец, я решилась.

— Ну как? Ты прочитал мое вчерашнее послание? — по возможности веселей спросила я. Боренька как будто ждал моего вопроса, как будто сам только что думал о том, что ответить мне.

— Да! Катюша! Спасибо! Я даже не знаю, что сказать, — его рука крепко сжала мою и уже не отпускала ее. — Я вчера сразу хотел тебе позвонить, но потом решил, что лучше лично… Мне еще никто не писал стихов. — Я рада, что тебе угодила, — облегченно вздохнула я. Все нормально. Я ничего не испортила. Я не отдернула свою руку, и Боря вел машину, что называется, одной левой. Шоссе было пустынно, вечер смягчил все краски, и мне хотелось стать каким-нибудь карандашиком и валяться в бардачке его машины. Одним словом, я совершенно отупела. Это уже была вторая фаза моей болезни, ярко проявляющаяся, заметная для окружающих, потому что ни с того ни с сего я начинала смеяться, в самые неподходящие моменты на моих губах расцветала идиотская, но заразительная улыбка. Я была так счастлива, что, видимо, мой мозг не выдержал наплыва чувств и отказал.

Из памяти снова вылезал полузабытый образ Коляковцева. Я вспомнила, что он тоже как-то взял меня за руку и полез целоваться. Бог мой! Я так испугалась! Мной овладел такой неописуемый ужас! Я потом сама себе удивлялась, но в тот момент сработал инстинкт самосохранения, и я со всей силы залепила бедному Мишеньке пощечину. Тогда уже испугался он и чуть было не затащил меня к психиатру. Почувствовав, что со мной что-то не так, он больше никогда не касался меня, ожидая, как он говорил: «когда я оттаю». С Михаилом я была знакома почти год, с Борей — меньше месяца, но его я не боялась, я безгранично доверяла ему. С чем была связана такая странная перемена во мне — сама не знаю, лишь теперь у меня есть время удивляться, а тогда я только летела и упивалась своим полетом, не понимая, что вот-вот рухну на землю.

В следующее свидание мы снова запаслись провиантом и отправились на дачу к Боренькиному другу. Это было так похоже на мою Володарку. Лениво ползло время, движения и мысли замедлялись, по всему телу расползался какой-то блаженный покой. Тишина, пустые разговоры, карты, терпкое вино, Рома, его девушка и сияющий Боренька.

Я не думала, что этот выезд будет таким домашним, таким родным. Как-то Миша тоже повез меня на дачу своего приятеля, и ни на секундочку я не смогла там расслабиться. Все время мои нервы накалялись от напряжения. Не выдержав, я даже стала избегать общества собравшейся компании, искать уединения. Покой я обрела на уютном балкончике второго этажа красивого свежеиспеченного дома. И тут же устроилась в удобном кресле, поджав под себя усталые ноги и прихватив какой-то глупенький детективчик. Но не прошло и часа, как передо мной оказался один из Мишиных приятелей. Развалившись в кресле, он лениво жевал клубнику и скрываясь за шикарной улыбкой, пристально разглядывал меня.

— Да, Катюша, ты действительно похожа на незабудку, — мурлыкал он, щурясь на солнце.

— С чего это? — я еще не успела вернуться из книжки, и мне был трудно на ходу придумать какую-нибудь колкость.

— Почему вдруг? Еще полгода назад, когда я поинтересовался у Коляковцева, кто его новая пассия, он однозначно ответил: «Незабудка!».

Я, признаться, слегка обалдел от столь поэтичных определений. Решил было, Мишенций переутомился. Но нет! Вот сейчас смотрю на тебя и вижу — старик еще в здравом уме, раз сумел подобрать такое точное слово. Я то уж точно тебя не забуду.

— Стоит ли утруждаться? — усмехнулась я.

— А вот и я над этим же думаю, — с готовностью подхватил Женя. — С одной стороны, страшно хочется тебя погубить, но… — он состроил какую-то мало понятную мне гримасу и вновь расплылся в улыбке.

— Вообще-то я приехала сюда с Мишей, — осторожно начала я.

— Но ведь это не значит, что и уедешь ты тоже с ним, — засмеялся Женя.

— На сколько я понимаю, вы друзья, — я уже не знала, что сказать, опасаясь быть слишком резкой, а вдруг он один из «нужных» людей.

— Да, а друзья должны делиться, — продолжал блестеть глазами развеселившийся Женя. С него слетела его какая-то барская лень, движения стали верными, решительными, и весь он устремился в новую увлекательную для него игру.

— Ой! Засмущалась! — расхохотался он. — Брось, Катюша! Я же знаю, что вы спите в разных комнатах, а значит никому дорогу я не перейду.

— Интересная логика, — я начала выходить из себя.

— Послушай меня, — он резко придвинул свое кресло ко мне, — Я буду любить тебя очень, очень сильно. Как в кино! — горячо заговорил он и тут же ухмыльнулся, — Хотя и недолго. Прости, надолго меня не хватит. Уж больно много во мне страсти. Все взрывается и бах! Уже ничего нет. Но это того стоит. И потом мы всегда сможем остаться друзьями…

— Я польщена, — сквозь зубы ответила я, — но не заинтересована в столь щедром предложении.

Вращаясь в этом кругу, я уже и забыла, что бывают нормальные люди, и теперь все обычное, не вызывающее во мне хоть сколько-нибудь негативных эмоций, казалось мне пределом совершенства. Рома принял меня за свою. Никто не разглядывал меня, не пытался подколоть.

Да и что во мне такового особенного? Вот особенной мне как раз и не хотелось быть. Особенным был Боренька, а я существовала при нем, тихая и незаметная. Когда мы на несколько минут остались вдвоем на крыльце дома, и над нами сомкнулась звенящая тишина загородного летнего вечера, он снова стал благодарить меня за стихи.

— Ты знаешь, они из таких, которые нужно перечитывать, чтобы вникнуть в суть, — задумчиво говорил он. — Нет, правда! Просто здорово!

Бог мой! Знал бы он, чем для меня были эти слова! Неужели он еще и перечитывал мои бредни? Неужели я смогла сделать что-то, за что он так искренне благодарит меня? А ведь это ничего не стоило мне! Я только позволила всему несказанному, непозволительно откровенному оказаться на бумаге, приобретя более приличную форму — поэзии символизма.

На следующий день мы встретились в «Трюме» за обедом. Боренька был задумчив, неразговорчив. Я боялась спросить в чем дело, но все выяснилось само собой.

— Скоро осень, — вдруг протянул Боря. — Ты пойдешь учиться и, наверное меня бросишь…

— Почему? — трудно себе представить, в какое состояние повергло меня это замечание. Дело даже не в том, что я никогда не смогла бы бросить Бореньку и мне были странны такие предположения, но ведь я еще и не думала о том, какие между нами отношения. Каждая встреча была для меня первой и единственной, неповторимой. Я жила одним днем. Мое вчера умерло, а завтра вообще не существовало. И вдруг Боренька как будто пролил свет, заставил меня у самой себя поинтересоваться — а как собственно я к нему отношусь… На поверхности сердца лежала восторженная благодарность, далее следовали безграничные просторы нежности, еще глубже жило страстное желание его счастья, пускай даже в ущерб целому миру, а на дно я побоялась заглядывать. Я сама себе не верила, я сама себя испугалась. Видимо, в то мгновение мое прежнее «я» на секундочку вернулось, и я не узнала себя. Но это был всего лишь миг, а моя любовь была вечностью…

А уже завтра мы поехали на День рождения к Боренькиной подруге. Я почти никого не знала из собравшейся компании. Безусловно, я была там чужой. Но меня это нисколько не смущало. Мне хотелось залезть в какой-нибудь уголок и понаблюдать. Все это было так не похоже на привычные мне собрания. Там меня бы обязательно заставили петь, говорить затейливые тосты, не интересуясь моим желанием. Половина аудитории осталась бы явно недовольна тем, что моя скромная персона оказалась в центре, и потом всячески пыталась бы затмить мой минутный триумф. Как будто бы мне очень хочется выставляться перед ними! Петь… Конечно же, когда веселая компания, подогрев хорошее настроение алкоголем, берется за гитару и образует нестройный хор, они лишь множат свои радости, они поют горлом, не душой. Я никогда не умела петь так. Я не могла петь просто. И это страшно портило мне жизнь, потому что у меня силой вырывали кусочки моего сердца, заставляя петь там, где требовалось совсем другое, радужное исполнение. Хотя однажды получилось по-настоящему здорово. Миша отмечал защиту диссертации. Конечно же, я не могла пропустить такой праздник. В тот вечер он казался мне живым, настоящим. Я с удивлением ловила блеск его неправдоподобно черных глаз, сверкающую счастливую улыбку. Он как будто помолодел лет на десять и теперь, как мальчик, порхал от приятеля к приятелю, ни на секунду не отпуская мой взгляд. Лишь под утро мы остались наедине и тогда, видимо, не желая расставаться с воздушной легкостью, наполнявшей его, он показал мне свое сокровище — кусочек своей юности. Я еще никогда не слышала, чтобы кто-то так пел, так играл на гитаре! Тем более Миша, мрачный, холодный, циничный. На какое-то мгновение мне даже показалось, что я влюбилась, ведь я еще не знала, что такое любовь. С тех пор я никогда не отказывала ему, если он просил меня спеть, и что бы я ни пела среди его отвратительных друзей, я пела только для него. Я знала, он понимает, что это такое, и мне больше было не жаль отдавать свои чувства в никуда.