Алина Яловени - Тревожные сны Страница 7

– Алиса Романовна, – произнесла вошедшая серьезным тоном, – не хочу отвлекать вас от важных дел, но Федя желал вас видеть… С утра звал маму и отказывался есть.

До того ли ей теперь… Она не зашла с утра поздороваться с сыном. Занятая своими бедами…

– Агафья, – Алиса подняла глаза на няню и слабо улыбнулась, – скажи ему, чтобы ел и что я скоро подойду. Пусть не переживает понапрасну.

– Пусть так, Алиса Романовна, – Агафья кивнула и добавила:

– Он в последнее время беспокойный. Все время вас спрашивает, изволит капризничать и бывает совершенно непослушным. Может, и не мое это дело, но, кажется, ребенку не хватает родительского внимания. Сергей Владимирович хоть с ним занимался, а теперь-то уехал… Вы уж уделите ему время, а то негоже, чтобы ребенок от еды отказывался.

Агафья всегда говорила прямо обо всем, что считала нужным. В отличие от других слуг, она не боялась указывать хозяевам на то, что по ее мнению было неправильным или требовало внимания. Потому Алиса всегда прислушивалась к ее замечаниям и теперь лишний раз убедилась в правильности выбора гувернантки для сына.

– Не волнуйся так. Я тебя услышала, скоро буду.

Агафья поклонилась и тихо вышла. Возвращая напряженную болезнетворную тишину…

Все, что Алиса чувствовала теперь – одиночество. Разрывающее легкие судорожными всхлипами… Она никогда еще так остро не ощущала свою беспомощность…

Не смогла бы признаться самой себе… Никогда… Даже это ожидание стало для нее мучительным. Даже эта любовь… Она не приносила спокойствия. Только бы все кончилось! Уже не важно как… Быть может, она предпочла бы теперь, чтобы ей просто запретили…

Она была измучена.

Все новые и новые мысли о том, как несправедливо, неправильно складывалась теперь ее жизнь, заставляли вздрагивать. Слез не хватало. Горе тихое. Уже совсем беззвучное…

«Федя… – подумала женщина, – Что будет с ним, когда я уйду? Как будет он расти без меня? Нет, Сергей не позволит ему покинуть дом. Он ни за что не отпустит его… Как сможет сын вырасти без матери?» – эта мысль острой болью отозвалась в сердце. «Я не могу иначе… Пять долгих лет я жила не своей жизнью. Хватит… Навсегда забуду о том, что такое одиночество и слезы. А все прошлое пусть в нем и останется…»

Потерянность

«Алиса,

Я… Я не знаю, что сказать тебе… Это так неожиданно. Я думал, что у нас еще есть время. Любимая, мне также не хватает тебя, и моя душа стремиться к тебе. Но то, о чем ты пишешь, невозможно сейчас.

Во-первых, я теперь не в Петербурге. Дела вынудили меня уехать. Это временно, но увидеться с тобой теперь не представляется возможным. Алиса, я прошу меня простить… Я очень люблю тебя и всем сердцем желаю быть рядом. Но как представляешь ты себе ту жизнь, о которой пишешь? Один шаг, и ничто уже не сможет быть прежним… От тебя отвернется общество, и свет будет навсегда закрыт для нас. А твой сын? Пойми: тебе придется его оставить. Не думаю, что моего влияния хватит для того, чтобы забрать его от твоего супруга. Ты готова пойти на это?

Алиса, хорошо подумай. Стоит ли оно того? Рушить все для того, чтобы идти в неизвестность? Нет… Это неразумно, необдуманно. Только не теперь, Алиса. Когда я вернусь, мы сможем что-нибудь предпринять. Но я хочу предостеречь тебя от опрометчивых поступков.

Твой Борис»

Алиса опустила дрожащую руку, в которой держала письмо. Взгляд ее был отсутствующим, лицо бледным. «Стоит ли оно того… Невозможно сейчас… Нет… неразумно… необдуманно…» – вставало перед глазами. «Пустая блажь… опрометчивый поступок…» – она смотрела в одну точку, только губами шепча несвязные фразы. «Он… оставил меня… Борис! Оставил… бросил… уехал…», – она, пошатываясь, сделала пару нетвердых шагов. В ее глазах не было слез – только обескураженность, беззащитность… потерянность. «Оставил меня здесь. Одну… Беспомощную, ненужную… И уехал. По делам», – Алиса болезненно улыбнулась. «По делам! Наверное, что-то жизненно важное… А я и не знала…» – растерянно сжала в ладони бархатную ткань платья – «Что ж… Я приму ваш совет, господин адъютант. Стоит избегать необдуманных решений…»

Она подошла к столу, зажгла стоявшую на нем свечу и только собралась предать тайну горьких слов пламени, как дверь открылась со скрипом. В комнату вошел Сергей Осоргин. Повернула голову на звук… Она почему-то даже не удивилась, чего нельзя было сказать о ее супруге, заставшем жену в подобном состоянии за весьма странным занятием. Впрочем, лицо его теперь выражало скорее беспокойство и озабоченность. Алиса была бледна, покрасневшие от слез глаза совместно со странным, отсутствующим выражением и совершенно безэмоциональной улыбкой, которой она одарила мужа, – все это внушало ужас и создавало уверенность в том, что женщина находилась в крайне опасном состоянии.

– А, это вы, Сергей Владимирович… Прошу меня простить: не заметила вашего приезда, не встретила… – она смотрела на колышущееся пламя свечи, плавно водя рукой над фитилем.

– Алиса… – Осоргин произнес это скорее вопросительно, надеясь понять по ее реакции, как вести себя с ней далее. Все его мысли по поводу разговора с женой отошли на второй план.

Да, он собирался поговорить с ней о том, что так более продолжаться не может и что им необходимо принять решение касаемо их дальнейших отношений. Все эти дни, что он отсутствовал, мужчина не мог найти себе места. Множество чувств, эмоций, переживаний… Все это обрушилось на него в один день. Измена! Такой расклад событий не мог прийти ему даже в страшном сне. Догадываться, предполагать… Получить подтверждение своим догадкам – совершенно иное. А потому и рассуждать логически, и делать выводы представлялось чем-то невероятным. Но решить что-то было необходимо. Только не здесь… Не там, где она… Не рядом с ней. Куда угодно, но подальше от дома! Видимо, Бог действительно уже давно раскинул карты человеческих судеб и знал исходы всех возможных партий, потому что именно в эти дни Сергею Владимировичу выпала необходимость покинуть город по делам службы, что при подобных обстоятельствах было как нельзя кстати.

Три дня, проведенных вдали от дома, пошли ему на пользу, помогли собрать в единое целое разрозненные мысли и обрисовать возможную картину дальнейших действий. Мысли… Мысли о том, чтобы принудить жену прекратить эту грязную, порочную связь и под страхом смерти заставить думать о доме, а не о чем-либо еще или отправить ее ко всем чертям саму строить свою жизнь, запретив предварительно видеться с сыном, а после забыть обо всем, как о страшном сне, как бы тяжело это не далось…

Но покоя ему не давало и то, как он поступил с Алисой, узнав обо всем… Да, вспыльчивость ему не была свойственна, но что на него вдруг нашло? Желание утвердить свою власть, дать жене понять, что в ее жизни он единственный мужчина? Наказать ее? Что ж… Утвердил. Понять дал. И это хоть сколь-нибудь помогло? Бред…

Хотя, возможно, это была наиболее приемлемая реакция после того, как Осоргин усилием воли подавил в себе желание воплотить первую пришедшую в голову мысль, а именно приложить дуру головой о что-нибудь твердое.

Да, сломать руку ей, наверное, было бы целесообразнее, чем заниматься с ней любовью, если это теперь вообще можно было так назвать. Ведь, как она выразилась, ему это чувство было несвойственно. Что ж… Со сломанной рукой встречаться с любовником было бы действительно проблематичнее.

Он не мог понять одного: почему? Почему она пошла на это? Что он делал не так? Казалось, он дал ей все, что только можно. Жертвуя здоровьем, личным временем и своими интересами для того, чтобы Алиса была счастлива. И больнее всего было оттого, что это была не его дальняя родственница, знакомая, коллега или кто бы то ни было еще, а жена… Любимый человек… Если на всей земле и был кто-то, кроме него самого, кому Сергей Владимирович мог доверять, то только ей. Привыкшему всегда и во всем полагаться на себя Осоргину было удивительно, что, прожив, наверное, большую часть своей жизни, он нашел кого-то, кто мог понять его и просто-напросто ждать его возвращения домой. У них был ребенок… Ребенок, который, как он считал, был результатом чувства, а не простой необходимости обзавестись потомством. Он вспомнил, как с волнением ждал появления Феди на свет, как присутствовал при родах, несмотря на принятое в обществе мнение, что это недопустимо и мужчина должен быть где угодно, но только не рядом со страдающей женщиной, как Алиса тогда сжимала его ладонь и просила только, чтобы он остался, как впервые взял сына на руки… Куда все это делось? Почему его предал самый близкий ему человек?

После той гневной речи, что ему пришлось услышать и узнать, что, оказывается, он делал неправильно совершенно все, подобные рассуждения не выглядели столь уж неверными. Во всяком случае, какое бы решение он не принял, но объясниться с Алисой и понять, что им предстоит теперь, было необходимо.