Мария Корелли - Зиска. Загадка злобной души Страница 7

– Наконец-то мы встретились, монсеньор Арман Джервес! – проговорила она медленно и с изящным наклоном головы. – Но я не могу смотреть на вас, как на незнакомца, поскольку так давно вас знаю – духовно!

Она улыбнулась странной, ослепительной и одновременно таинственной улыбкой, и что-то дикое и сладострастное, казалось, разожгло кровь Джервеса, когда он коснулся её маленькой ручки, отягчённой огромными египетскими драгоценностями, которую она грациозно подала ему.

– У меня тоже есть ощущение, что мы с вами встречались! – сказал он. – Быть может, в моём сне – во сне о красоте, которой никогда прежде не видал в жизни до сего дня!

Голос его потонул в любовном шёпоте, но она в ответ ничего не сказала, ни вид её не выказал никакого выражения удовольствия или обиды. И всё же через сердце молодого Дензила Мюррея прошёл внезапный укол ревности, и впервые в жизни он осознал, что и между мужчинами, равно как и между женщинами, может возникнуть то, что называется «мелочной завистью» к вероятному сопернику, а также неуклюжее желание затмить такового во всех аспектах внешности, одежды и поведения. Его взгляд задумчиво остановился на высокой, мускулистой фигуре Джервеса, и он отметил его прекрасное телосложение и гибкость с раздражением, которого сам же устыдился. Он знал, несмотря на собственную несомненную красоту, которая отличалась в ту ночь преимуществом богатства выбранного им флорентийского костюма, что вокруг Джервеса витало определённое очарование, бывшее врождённым, – особенность поведения, которая заставляла его выглядеть колоритно в любое время; и что даже когда великий французский художник гостил у него в Шотландии и по случаю нарядился в несколько мешковатый твидовый костюм, люди не могли не заметить, что единственным мужчиной, которому когда-либо удавалось придать твиду художественный вкус, был Арман Джервес. В белом наряде бедуина, который он теперь носил, он выглядел самым лучшим образом; какая-то неугомонная страсть прорывалась сквозь его взгляд и губы, придавая ему вид дикаря, под которого он нарядился, и когда он склонился к руке принцессы Зиска и поцеловал её со странной смесью легкомыслия и благоговения, Дензил вдруг начал думать, насколько любопытной была схожесть этих двоих! Сильный мужчина и прекрасная женщина – оба имеют много общего даже в физической форме: одинаковые тёмные прямые брови, одинаковые полудикие-полунежные глаза, те же грациозные изгибы фигуры, та же особенная лёгкость движений, – и всё же они были очень разными и одновременно похожими. То была не «фамильная схожесть», а выражение лиц или «родство», существующее между расами и племенами; и если бы молодой Мюррей не знал, что его друг Джервес был провансальским французом, и если бы равным образом не предполагал, что принцесса Зиска была русского происхождения, то счёл бы их обоих коренными уроженцами Египта самой чистой крови и высочайшей касты. Он был так поражён этой мыслью, что чуть не высказал её вслух, когда вдруг услышал, как Джервес смело приглашает принцессу на все танцы и, очевидно, собирается написать лишь её имя под всей длинной бальной программой; это была дерзость, которая отрезвила Дензила, заставив его подняться на защиту своих прав.

– Вы же обещали мне первый вальс, принцесса, – сказал он, покраснев.

– Верно! И вы его получите! – отвечала она с улыбкой. – Монсеньору Джервесу достанется второй. Музыка звучит очень заманчиво, не пора ли нам войти внутрь?

– Мы портим весь эффект вашего появления, когда вот так толпимся вокруг, – сказал Дензил, глядя несколько угрюмо на Джервеса и прочих окруживших её мужчин. – И, кстати, вы так и не объяснили нам, что за образ избрали на эту ночь; какая-то великая королева прошлого, конечно?

– Нет, я не питаю любви к знати, – отвечала она. – Я сегодня оживший образ некогда известной и весьма неподобающей персоны, которая носила половину моего имени, – танцовщицы прошлого, известной как Зиска-Чаровница, – фаворитки в гареме великого египетского воина, о котором рассказывает такая забытая легенда, как «Могущественный Аракс».

Она остановилась; её воздыхатели, очарованные звучанием её голоса, все хранили молчание. Она остановила взгляд на Джервесе и, обращаясь только к нему, продолжила:

– Да, я «Чаровница», – сказала она. – Она была, как я говорю, «неподобающей» личностью, или, вероятно, таковой бы её сочли англичане. Потому что, знаете ли, она никогда не была замужем за Араксом!

Это объяснение, данное с самой скромной наивностью, вызвало смех у слушателей.

– Это не сделало бы её «неподобающей» во Франции, – весело сказал Джервес. – Она бы только стала ещё более интригующей.

– Ах! в таком случае современная Франция – в точности как древний Египет? – спросила она с улыбкой. – А французы могут, вероятно, оказаться подобными Араксу количеством их любовниц и измен?

– Я бы сказал, что моя страна населена абсолютными его копиями, – отвечал Джервес весело. – Был ли он выдающейся личностью?

– Был. Древние легенды гласят, что он был величайшим воином своего времени; как и вы, монсеньор Джервес, величайший художник.

Джервес поклонился.

– Вы мне льстите, прекрасная Чаровница! – сказал он. Затем вдруг, как только странное имя сорвалось с его губ, он отпрянул, будто ужаленный, и на секунду показался ошеломлённым.

– Вас что-то беспокоит, монсеньор Джервес? – спросила она.

Брови его сошлись в одну хмурую линию.

– Ничего… жара… воздух… пустяки, уверяю вас! Вы не присоединитесь к танцующим? Дензил, музыка вас призывает. Когда ваш вальс с принцессой закончится, я потребую своей очереди. А пока… au revoir!8

Он стал в стороне и пропустил маленькую группу людей: принцессу Зиска, двигавшуюся с её летящей бесшумной грациозностью, Дензила Мюррея за ней, маленького нубийца с опахалом перед ними и всех остальных порабощённых воздыхателей этой неповторимо привлекательной женщины, столпившихся вместе в хвосте. Он наблюдал за небольшим кортежем напряжённым, мрачным взглядом, пока в самих дверях между лоджией и бальной залой принцесса не обернулась к нему с улыбкой. Над всеми промежуточными головами их глаза встретились в некой вспышке обоюдного понимания! Затем, когда прекрасное лицо исчезло, как свет растворяется в других огнях, Джервес, оставшись один, тяжело опустился в кресло и смутно уставился на искусный узор толстого ковра под ногами. Проведя рукою по лбу, он отнял её, мокрую от капель пота.

– Что это со мной? – пробурчал он. – Не заболел ли я, не пробыв и сорока восьми часов в Каире? Что за вздор у меня в голове? Где я её прежде видел? В Париже? Санкт-Петербурге? Лондоне? Чаровница!.. Чаровница!.. Что это имя значит для меня? Зиска-Чаровница! Это как название романа или цыганской песни. Ба! Я, должно быть, сплю! Её лицо и глаза мне отлично знакомы; где, где же я видел её и разыгрывал перед ней безумного глупца прежде? Не была ли она моделью в какой-нибудь студии? Может, я случайным образом видел её во времена её бедности; и не взывает ли её образ к живым воспоминаниям, несмотря на изменившуюся внешность? Мне знаком даже аромат её волос… он будто пробирается прямо в мою кровь… он меня отравляет… шокирует меня!..

Он подпрыгнул, яростно рванувшись, затем через минуту сел обратно и снова уставился в пол.

Весёлая музыка из зала плясала перед ним в воздухе сладостным, отрывочным эхом, а он ничего не слышал и ничего не видел.

– Бог мой! – сказал он наконец, задержав дыхание. – Возможно ли, чтобы я влюбился в эту женщину?

Глава 3

Внутри бального зала веселье уже приближалось к своей наивысшей точке. Это может прозвучать банально, но всё-таки несомненно то, что карнавальный костюм придаёт особенный шарм, свободу и яркость празднествам такого рода; и мужчины, которые в обычном унылом чёрном фраке были бы молчаливы и консервативны в своём поведении, отбрасывают прочь привычную замкнутость, когда стоят в блестящих нарядах, соответствующих какой-нибудь яркой эпохе, когда платье в равной степени олицетворяло искусство и моду; и в них они не только выглядят наилучшим образом, но ещё как-то ухитряются подобрать и манеру поведения к костюму и быть вежливыми, остроумными и изящными до такой степени, которая иногда заставляет их родственников удивляться и размышлять о том, почему это они стали вдруг такими интересными. Немногие читали «Перекроенного портного» с пониманием и пользой для себя, поэтому и не знают, как не знал и Тюфельсдрок, что «общество основывается на Ткани», то есть, что человек в значительной степени подстраивает своё поведение под одежду; и что раз костюм эпохи Людовика V или Людовика VI вдохновил на изящные манеры и научил женщин этикету, то точно так же и наряд нашего XIX века вдохновляет на бесцеремонное поведение и на краткую форму разговора, которые, однако, честны и не льстят слабому полу.