Джудит Гулд - Вспышка. Книга вторая Страница 7

Дрожа всем телом, она вернулась в горницу, открыла входную дверь и окинула взглядом пышно зеленеющие поля. Над посевами склонились люди, совсем как сборщики урожая на картине Милле, а вдали на некотором возвышении можно было увидеть стоящего на страже часового с винтовкой.

Присев на ступеньки, Тамара принялась ждать. Несмотря на изнуряющую жару, ее знобило, и она стала быстрыми движениями растирать руки. Стараясь отвлечься от неприятных мыслей, она принялась размышлять о том, что ей удалось узнать об отце.

Он любил порядок. В доме было очень чисто. Читал он скорее для того, чтобы почерпнуть новые знания, а не ради удовольствия; она не заметила ни романов, пи других развлекательных книг Он вообще мало времени проводил дома. Однако, несмотря на это, дом, очевидно, много значил для него. Это был «дом» в полном смысле этого слова. Наличие свитка, подсвечника и еврейской литературы говорило о том, что религия и церковь были основным содержанием его жизни.

И все же, несмотря на уют, дом, несомненно, представлял собой своеобразную крепость: маленькие окошки, тяжелая входная дверь. Даже в царящей внутри чистоте явно ощущался военный дух. Не говоря уж о складе оружия…

Неужели это оружие действительно будет пущено в дело?

Она очень надеялась па то, что ей не придется стать этому свидетелем.

Тамара сначала услышала и только потом увидела грузовик. Она подняла голову и обежала взглядом поля. И наконец заметила машину, наполовину скрытую буйной растительностью. Казалось, она плывет прямо по зелени.

Вскочив на ноги, она наблюдала за тем, как грузовик свернул на ведущую к дому грунтовую дорогу. Тамара метнулась в дом и спряталась за дверью. Глядя в щелку, она не сводила глаз с машины, которая все увеличивалась в размерах и наконец предстала перед ней в натуральную величину. Заскрипели тормоза, и грузовик остановился.

Затаив дыхание и с трудом сдерживая возбуждение, Тамара смотрела, как дверца со стороны водителя распахнулась и оттуда показался отец. Она поспешила ему навстречу. Увидев ее, он замер, небрежно поставив здоровую ногу на подножку и держась одной рукой за дверцу, чтобы не упасть. Радостная улыбка осветила его лицо.

– Я всегда знал, что это особенное место, – проговорил Шмария. – Но и представить себе не мог, что оно станет таким же притягательным для туристов, как Иерусалим или Вифлеем!

– Отец! – с нежностью воскликнула Тамара – Ах, отец!

Он спрыгнул вниз, и она бросилась в его объятия. Слезы радости смешались с солоноватым запахом пота, исходившим от рубашки, плотно облепившей его мускулистое тело.

Это было время самооткрытий, время становления и укрепления веры, которая, как чувствовала Тамара, подспудно всегда дремала в ней. С того самого момента, когда она впервые попала в Эйн Шмона, она полностью окунулась в быт и переживания евреев. Впервые в жизни она начала понимать, что значит быть евреем, и это понимание вызвало в ней глубокий эмоциональный отклик. Куда бы Тамара ни обращала взгляд, повсюду встречала все новые и новые доказательства веры, которая досталась ей в наследство и которая была так же чужда ей, как буддизм, или археология, или физика, но которая, она не могла не признать, была намного увлекательнее любого из этих предметов. Она обнаружила, что первопроходцы Эйн Шмона не только возделали землю, но также взрастили некий утопический идеал, в котором политика, повседневный быт и религия смешались в одно неразрывное бытие, удобное с физической точки зрения и вознаграждающее – с духовной. Ее удивлению и восхищению не было конца.

Шмария сидел за столом напротив Тамары в помещении столовой общины. Он уговаривал ее поесть, но она была слишком возбуждена, чтобы чувствовать голод. Чтобы не огорчать его, она проглотила несколько кусочков курицы, не переставая разглядывать людей, сидящих в столовой, вслушиваясь в такие непривычные дня нее музыкальные звуки самых разных языков и стараясь ничего не упустить. Иврит, идиш, русский, немецкий и польский языки, а в дополнение ко всему еще и музыка, льющаяся из радиоприемника. Все это было похоже на большой, просто обставленный ресторан, специализирующийся на вкуснейших, обильных блюдах домашнего приготовления, с клиентурой, состоящей из представителей разных национальностей. Но, в отличие от всех тех ресторанов, где ей доводилось бывать, здесь царила непринужденная, добросердечная атмосфера и очевидный дух товарищества, равных которым она никогда прежде не встречала. Пожалуй, это скорее напоминало атмосферу съемочной площадки.

– Мне здесь нравится, – проговорила Тамара, оглядываясь по сторонам. – Здесь всегда такая дружелюбная обстановка?

Вслед за ней и Шмария окинул взглядом столовую.

– Чаще всего да, хотя время от времени не обходится без споров и стычек. – Он укоризненно показал вилкой на ее тарелку. – Ты ничего не ешь.

Она послушно отправила в рот еще кусочек курицы.

– И здесь всегда так вкусно?

– Всегда. – Он улыбнулся. – А месяцев через шесть будет еще лучше.

– Да? – Она отпила глоток вина. – Это почему?

– Несколько месяцев тому назад сюда приехала одна немецкая семья, бежавшая от преследования нацистов, и присоединилась к нашей общине.

Тамара опустила бокал.

– А жена – отличная повариха, – смеясь, догадалась она.

– Не жена, а муж. Так случилось, что герр Циммерманн – шеф-повар с мировой известностью. Раньше он был шеф-поваром в отеле «Кемпински» в Берлине. Для Германии – потеря, а для нас – ценное приобретение.

– Но я не понимаю. – Она отпила еще глоток. – Ты сказал, что они уже приехали. Почему же тогда он не приступил к делу? Почему надо ждать шесть месяцев? Он что, болен?

– Нет, нет, – рассмеялся Шмария. – Просто в нашей общине так заведено. Все новенькие сначала обязаны поработать в поле. Понимаешь, они должны заработать право выбирать работу по своему усмотрению.

Тамара в изумлении посмотрела на отца.

– Ты хочешь сказать… что ему не разрешают работать по специальности?

– Никому не разрешают, пока они не отработают в поле определенный срок. Через это проходят все, кто приезжает сюда.

– Но что, если их умения уникальны? В некоторых случаях, конечно, делаете исключения?

Шмария покачал головой.

– Боюсь, что нет. – Заметив ее недоверчивый взгляд, он мягко добавил: – А разве есть более важное умение, чем умение выращивать хлеб насущный?

– Другими словами, – проговорила Тамара, – если бы даже я захотела стать членом вашей общины, ты бы первым делом дал мне мотыгу и отправил прямиком в поле?

– Да, несмотря на то что рискую испортить твой прекрасный маникюр. – Он улыбнулся. – Хотя мотыга тебе сразу не понадобится. Сначала мы поручаем новеньким расчищать от камней новые поля.

– А тебе не кажется, что это несколько сурово по отношению к людям?

Он пожал плечами.

– Это вообще суровая земля. Чтобы выжить на ней, нам приходится быть суровыми, и каждый из нас готов честно тянуть свою лямку и работать на общее благо. Понимаешь, община – это не демократия. Такая форма правления никогда бы здесь не сработала. Поэтому мы практикуем социализм, хотя наш социализм отличается справедливостью, равенством и свободой. Как бы сильно мы ни любили свободу, свобода индивидуума вторична по отношению к потребностям общины в целом. И, поскольку поля – это наше средство существования, они, в силу необходимости, выходят на первый план.

– Знаешь, что я тебе скажу, – заявила Тамара. – Если бы я была на месте герра Циммерманна, то с радостью отправилась бы пахать и жать, вместо того чтобы, как раб, стоять у раскаленной печки! Да, кстати, я обратила внимание на то, что в твоем доме пет кухни.

– Это потому, что она мне не нужна. Мы все обедаем здесь, в нашей общей столовой. Это намного выгоднее, чем иметь отдельную кухню в каждом доме.

– Понятно. Но вернемся к теме нашего разговора. У меня есть вопрос. Что, если Циммерманнам здесь не понравится?

– Тогда они вовсе не обязаны тут оставаться. Их никто не удерживает, они всегда могут уйти, когда им только захочется.

– И многие из приехавших в конце концов уезжают?

– Только некоторые. Бывали такие, кто находил, что жизнь у нас слишком строго регламентирована, но большинству из тех, кто сюда приезжает, у нас нравится. Конечно, им приходится тяжело работать, но зато они видят результат своих трудов. Я говорю не о личной выгоде, а об интересах общины в целом. Как если бы каждый из нас работал не ради собственной выгоды, а ради более значительной, более благородной цели.

Тамара сощурила глаза.

– Разве при коммунизме это не так?

– В некоторой степени, да. Но в коммунистической стране у людей нет пи свободы, ни справедливости. А у нас они есть. Наш социализм служит общему благу, и до тех пор, пока интересы отдельного человека совпадают с интересами общины, все его потребности полностью удовлетворяются. Образование детей, судебные издержки, медицинское обслуживание… все оплачивается общиной. Даже пища. Никому не приходится обходиться без нее. Можно сказать, что мы все несем ответственность друг перед другом от самой колыбели и до могилы. И не забывай, что каждый имеет право в любой момент уйти.