Светлана Сухомизская - Год лягушки Страница 7

Спотыкающейся походкой смертника, идущего на казнь, вошла я в крошечный, словно чулан, кабинетик в котором с превеликим трудом помещались два письменных стола, заваленных бумагами и кипами глянцевых журналов с торчащими между страниц разноцветными закладками. По стенам висели полки, забитые папками всех сортов и видов – от классических скоросшивателей советских времен с уродливой надписью «Дело №» на серо-буром картоне до ядовито-розовых файлов на резиночках и папок с хитрыми, как швейцарские часовые механизмы, держателями внутри и фотографиями нью-йоркских пейзажей и тропических рыб снаружи. Под грузом архива все полки как-то прогнулись и скособочились, и мы с Аглаей с нетерпением ждали, когда они обвалятся, а их содержимое упадет нам на головы. Даже если Гангрена – известная жмотина – откажется выдать нам пособие по инвалидности, парочка месяцев на больничном каждой из нас наверняка обеспечены.

– Какого черта у тебя не работает мобильник? – простонала я, разматывая шарф, пытаясь бросить его на спинку кресла и как всегда промахиваясь.

Аглая подняла глаза, сделала потише радио, переругивавшееся само с собой на два голоса, и не замечая нестерпимой душевной муки, до неузнаваемости исказившей мое некогда прекрасное лицо, ехидно заметила:

– Все-таки нахальство – второе счастье! Я вот скромно опоздала на сорок минут, но опаздывать прямо сразу на полтора часа… Совесть есть?

– А что за удобный случай? – удивилась я, чувствуя, как с лица сама собой сходит могильная бледность.

– Ты хочешь сказать, что ты опоздала нечаянно? – Аглая округлила и без того не узкие глаза.

Я, не снимая дубленки, обессилено повалилась в кресло и только кивнула в ответ.

Аглая покачала головой:

– Обалдеть можно! Похоже у тебя ангел-хранитель с во-от такими крыльями! – она широко раскинула руки. – Но одновременно и во-от такой склероз! Сегодня же светлый праздник!

Я выпрямилась в кресле. Образок с Ангелом-хранителем… Сектор Карьеры… Послушайте, но это же бред…

Аглая, заметив некоторую остекленелость, появившуюся в моем взоре, поинтересовалась, все ли со мной порядке.

– Да-да! – с преувеличенной бодростью в голосе отозвалась я. Сумасшествие все-таки явно заразная штука, что бы там не заявляла по этому поводу наука. Вечер в обществе свихнувшейся подруги явно повредил моему душевному здоровью. – Так что, какой там у нас светлый праздник?

Аглая посмотрела на меня сочувственно:

– Нет, ты что, серьезно не помнишь? Нам всю неделю полощут мозги – то Лидочка, то Фиш…

– Ой, мамочка милая…

Кажется, я вспомнила. Но на всякий случай спросила:

– Так у Гангрены что, сегодня день рождения?

– Невероятно! Прямо как в «Санта-Барбаре»! После семи лет комы Си-Си Кепвелл пришел в сознание и вспомнил номер своего счета в банке… Кстати, по случаю именин сердца у нас сегодня случилась преждевременная зарплата.

– Ух ты! – взвизгнула я.

– Но она на этот раз меньше, чем обычно.

– Почему это?

– По кочану. Мы же должны сделать подарок Гангрене…

– Опять вычли из зарплаты? Как удобно. И почем нынче праздник?

– По пятьдесят долларов.

Я так и подпрыгнула:

– Пятьдеся-ат? Но в прошлом же году было двадцать?!

Аглая пожала плечами:

– Запросы растут. Привыкай.

Не в силах смириться с потерей пятидесяти долларов, я долго выражалась нехорошими словами, а потом заявила, что знаю, как потратить собранные средства с наибольшей пользой и приятностью. Надо нанять киллера, который навсегда избавит редакцию от тяжкой обузы, и у нас еще наверняка останутся деньги на веселые поминки. Аглая шипела на меня, воровато оглядывалась и ликующе хихикала.

Итак, главного редактора, нашей любимой Гангрены в редакции не было и не предвиделось. Более того – с начала рабочего дня она позвонила только один раз, причем – потрясающий, редкий случай! – воспользовалась телефоном не для того, чтобы выяснить, кто где находится и чем занят, вернее, кого нет на месте и что не сделано (а после поставить каждому клизму по результатам проверки). Она позвонила, чтобы сообщить, что ждет всех нас в ресторане «Карагез» в пять часов вечера. И это при том, что рабочий день у нас обычно заканчивается никак не раньше шести, и тот из сотрудников, кто без должной сноровки и умения пытается удрать раньше, излавливается бдительной Гангреной собственноручно, предается публичной словесной порке, и после не одну неделю норовит засидеться в любимой редакции до полуночи. Сама Гангрена появляется и исчезает, когда хочет, но начало и конец рабочего дня – ее любимое время и любимый аттракцион, который она старается не пропускать без необходимости.

Не было никаких сомнений в том, что образок, помещенная в Сектор Карьеры, действовал самым чудотворным образом. Обычно, именно мои опоздания вызывали наибольший общественный резонанс, и именно мои, даже самые мелкие оплошности приравнивались к семи смертным грехам, совершенным одновременно. Там где другие проходили по лезвию бритвы, я поскальзывалась на банановой кожуре.

Окрыленная начавшимися чудесами, я отправилась в бухгалтерию, расписалась в ведомости напротив скудной суммы, получила три фиолетовых бумажки и, спрятав их в кулаке, пошла к замглавреда – Филиппу Ипполитовичу Шувалову, в просторечии Фишу (хотя походил он скорее не на рыбу, а на крупную жабу). Замглавного в делах редакции участия почти не принимал, зато носил на лацкане засаленного пиджака значок с щитом и мечом и надписью «70 лет ВЧК-КГБ», а в случае необходимости мог, полистав ветхую, распадающуюся на отдельные страницы, набитую разноцветными бумажками и карточками записную книжку, набрать такие номера и назвать на ты таких Игорей и Коль, что у понимающих людей захватывало дух и закладывало уши. За эти магические способности он и получал от Гангрены неплохую зарплату.

При моем появлении Фиш неторопливо прикрыл газетой с наполовину решенным кроссвордом какой-то глянцевый журнал с не вполне одетыми девицами. Звеня ключами, открыл сейф, в глубине которого смутно угадывались очертания пузатой коньячной бутылки, и, немного пошуршав, достал пухлый конверт, подписанный моей фамилией. Увы, пухлость конверта объяснялась не значительностью лежащей в нем суммы, а всего только небольшим номиналом купюр. Я подошла поближе, изо всех сил надеясь, что на этот раз привычный ритуал не повториться. Тщетно. Вместо того, чтобы отдать мне конверт, Фиш заглянул в газету и прочитал:

– «Поэт-декадент, воспевший бледные ноги», – вопросительно поднял на меня глаза: – Шесть букв, последняя «в».

– Брюсов, – кротко отозвалась я.

Переложив конверт из правой руки в левую, Фиш взял ручку и вписал слово в клеточки.

– Подходит!

Выйдя за дверь с прижатым к сердцу заветным конвертом, я в который раз спросила себя, останусь ли я без зарплаты в тот день, когда не смогу разгадать нужное слово? И в который раз не нашла ответа…

– Предлагаю по случаю падения на наши головы золотого дождя сходить пообедать в «Иль Ристоранте», – сказала я, распечатывая конверт и заглядывая внутрь.

Предчувствие меня не обмануло – конверт был полон сторублевок, потертых и мятых.

– А тебе не кажется, что разумнее было бы немного поголодать, чтобы побольше съесть на Гангренином дне рождения? – ответила Аглая.

– Я пока вообще не уверена, пойду ли я на этот праздник жизни. Уж больно велик соблазн провести хотя бы один будний день, не созерцая Гангренину физиономию.

– Господи, да кто тебя просит на нее смотреть? – удивилась Аглая. – Там народу будет до фига, мы с тобой отсядем от нее в самый дальний угол, навернем салатиков повкусней, рыбки какой-нибудь красненькой, икорки там, осетринки!

– Ты и меню знаешь? – поразилась я.

Аглая захлопала длинными, идеально загнутыми ресницами и с невиннейшим видом произнесла:

– Да она меня к себе вызывала, а меню у нее на столе лежало. Я же не виновата, что у меня зрение хорошее! Я даже знаю, кто у нее на дне рождения петь будет!

– Пласидо Доминго? – с надеждой спросила я.

– Ага! И Хосе Каррерас с Лучано Паваротти впридачу! Гангрена, она к народу близка, понимаешь? У нее будет выступать простая русская девушка Лена Берендей!

Я сморщилась, словно мне на язык попала лимонная кислота:

– Ну вот, теперь-то я уж точно не пойду! Я ее нетленный шедевр под названием «Фигли-мигли» без содрогания слышать не могу!

Аглая всплеснула руками:

– Нет, вы только подумайте! Кого я вижу перед собой! Эстетку! Можно сказать, музыкального гурмана! Видите ли, жюльен встанет у нее поперек горла, если она услышит песню, которая все лето не опускалась ниже пятого места в хит-параде «МузТВ». Подумайте, какая цаца! А сама млеет при одном звуке…

– Аглая! – предостерегающе сказала я.

– …сиропно-сладкого голоса…

– Аглая! – я угрожающе шарила по столу в поисках тяжелого предмета.