Анатолий Шинкин - Заповедный омуток Страница 7

– «Труповоз!» Классно определил, – захохотал Гульфик. – Мы и есть трупы, сиречь мертвые тела, пока крови не отведаем. Жаль, нельзя додержать до трех-пяти звездочек. Элитная супер-кровь, пять звездочек! Как звучит!

– Ереванского разлива, – Колян усмехнулся. – Действительно, звучит,… как привет из советского прошлого. Попил, посмаковал, суетясь в партийной верхушке?

– Думаю и ты, крышуя цеховиков, не отстал, – миролюбиво погасил спор Гульфик. – Давай, веди к кормильцу.

– Эй, что это? – Никитенко готовился захлопнуть дверцу черного джипа и с недоумением смотрел, как она уменьшается и белеет в руках.

– Все нормально, не паникуй, – Колян отстранил Никитенко и захлопнул дверцу обратившейся Запорожцем машины. – Провинциальный транспорт на окраинной улице смотрится естественней, как и парни бомжеватого вида.

– Фью-ю! – издал Никитенко угасающий звук: все трое прибывших оказались одеты в потрепанные джинсы и свитера грубой вязки на голое тело.

– Мимикрия, – пояснил Колян, давя пальцем кнопку звонка. В глубине двора звонок сыграл мелодию о волшебнике в голубом вертолете. Вышел Петрович, высокий худоватый сутулящийся старик, лет под семьдесят. Узнав Коляна, кивнул и поковылял обратно. Гости двинулись следом. Гульфик оглянулся и, увидев нерешительно переминающегося у машины Мнимозину, махнул приглашающе рукой.

Наклоняясь под яблонями, прошли в конец сада, где рядком стояли семь ульев, а в сторонке на вкопанных в землю двух столбиках голубая широкая столешница и четыре обшарпанных стула, на которых и разместились гости. Петрович, не суетясь, вынес из омшанника чистые стаканы и стеклянный двухлитровый кувшин с кровью.

– Закусывать будете?

Колян и Гульфик захохотали, следом неуверенно улыбнулся и Никитенко.

– А почему бы и нет? – отсмеявшийся Колян приобнял Петровича за плечи. – Давай салат порежу, а картошечка есть?

– Варится, – успокоил Петрович, наблюдая за Гульфиком.

Вампир священнодействовал над графином. Длинным стеклышком подцепил капельку и теперь внимательно смотрел на оставляемый ею след на стекле. Рука его задрожала, и Гульфик судорожно сглотнул и выдохнул:

– Четвертая! – слепо зашарил рукой по карманам, вытащил пачку тысячных. Швырнул на стол, не оборачиваясь, не в силах оторвать глаза от заветного кувшина. – Тебе, дед.

Петрович не вздрогнул ни единой морщинкой лица. Курил Приму, насмешливо посматривая на Мнимозину-Никитенко, который едва сдерживал эмоции: шевелил губами, пальцами, подавшись вперед и не отводя жадного взгляда от новенькой упаковки.

Колян вскочил, как подброшенный:

– Гульфик, черт тебя дери! – схватил со стола пачку и, загораживая Гульфика спиной, извинился. – Петрович, моя вина, не предупредил друга. – Сложил за спиной ладонь в увесистый кулак и продемонстрировал его Гульфику. – Он хороший парень, но слишком часто бывал в королях.

– Да, власть дает влияние, но отнимает ум. – Петрович забрал деньги из руки Коляна. – Пойду, картошку принесу.

– Коля, какого черта? – Гульфик завозился на стуле, устраиваясь поудобнее. – Что ты носишься с этим дедком, как конь с яйцами. Он дает товар, мы платим. Платим щедро. Платим сразу, что, заметь себе и видит Бог, ценно.

– Заткнись! На меня твои шутки не действуют, а Мнимозина еще не достиг состояния, поэтому на него тоже. С дедом не шути, не фамильярничай и будь почтителен. Он… – Колян оборвал себя на полуслове и поспешил навстречу Петровичу. Забрал кастрюльку из рук. – Посидите с нами?

– Пожалуй. Послушаю кровавые сплетни. Молодой человек, должно быть Мнимозина?

– Он самый. Мечтает жить долго, богато и оставить о себе кровавую память. – развеселился Колян. – Никитенко, я правильно перечислил приоритеты?

Петрович перевел взгляд на Мнемозину-Никитенко, ожидая его ответ.

– Я. Я. Да я. – зачастил Никитенко, обращаясь к Петровичу, нутром почуяв главную скрипку в разговоре. – Да, я все хочу.

– Зачем же волноваться? – Петрович достал пластиковую пол литровую бутылку с малиновым вином, плеснул в стакан. Понюхав и посмотрев на свет, отпил глоток. – Хочешь, значит, получишь. Только сможешь ли долго наслаждаться: Мнимозина, помнится, любит молодым умирать.

– Вот и я о том же, – Колян поднял стакан с кровью. – За тебя, новый брат.

– Как молодым? – засуетился Никитенко. – Мне бессмертие обещали. Вы чо делаете? – Никитенко перешел на более привычный ему язык разборок и все более злился, «накручивая» в себе злость. – Да я манал. Пидором обозвали. Теперь ухлопать обещаете. В рот и в душу. Не с такими разбирались. Плевать. – В руках его темным отблеском зачернел «Макаров», направленный на Коляна.

Гульфик повернулся на стуле и медленно поднял глаза на вновь посвященного. Глаза, способные останавливать ветер и дождь, смотреть сквозь стены и проникать в души. Как два зеленных луча сфокусировались они на лбу Никитенко, голос глухой, как из преисподней произнес:

– Пей. Не медли.

Рука Никитенко против его воли выронила пистолет, взяла со стола, подняла стаканчик с кровью и опрокинула в удивленно приоткрытые губы. Вот они шевельнулись, ловя последние капли, и ярко закраснели. Выступил яркий румянец на щеках, полыхнули искрами глаза из-под полуопущенных век.

– Вот и пришло бессмертие, – подвел итог Колян, поднимая из травы пистолет. – На первом этапе ты перестал отражаться в зеркале, теперь окончательно стал Мнимозиной. Никитенко только оболочка, которую ты сможешь сбросить по желанию и заменить на что-нибудь покруче. Скажем, на фигурку певицы, с задницей в миллион баксов.

– Это было бы прикольно, пацаны, – игриво произнес Мнимозина глубоким контральто.

И от такой перемены начал смеяться даже Петрович.

– С возвращением, брат, – потянулся к Мнимозине со стаканом Колян. – Нас еще ждут великие дела. Расскажи-ка впечатления. После смены тела нам свойственно красноречие.

– Колян. Рвусь от гордости за причастность. Мы лучше людей, мы выше людей. Для нас не существует прошлого и будущего. Мы вечны, а, значит, всегда в настоящем. Мы пролетаем через повседневность на казенных иномарках с мигалками на крышах и персональным водителем за рулем. Однажды родившись, мы живем мертвыми в живых телах, изнашивая и меняя их по мере износа. Мы полностью подчиняем их себе. Тело продолжает жить, работать, рожать и растить детей, но оно уже Вампир, тоскующий без свежей человеческой крови, боящийся света и не отражающийся в зеркале. А страх быть узнанным приносит пикантность и очарование. Ах, мальчики, как нравится мне быть вампиром, – совсем игриво закончил свою напыщенную поначалу речь Мнимозина.

– Ну, поплыли. – засмеялся Колян. – Кстати, у Никитенко крутилась на языке какая-то просьба. Просканируй его мозги.

– А без проблем, – Мнимозина достал из кармана пачку Винстона, закурил и заговорил голосом Никитенко. – Корефана моего Андрюху в вампиры. Мы с ним дел немало накрутили и еще накрутим

– Это который Андрюха? – переспросил Петрович. – Маньяк и педофил?

– Он самый, – подтвердил Колян. – Подонок и паскуда из последних. А у Джульетты как раз бесхозный вампир шкуру ищет. – Весело обвел глазами лица собеседников и рассказал.

– Налоговый инспектор повадился старушек-торговок на вокзале рэкетировать. У бабулек товару: пирожки, семечки да вареная картошка, а он обкладывает по полной. То лицензию потребует, то медсправку, то ОМОН напустит, а у тех головы дубовые, им все равно, кого метелить, наденут маску, и мать родную в лапшу искрошат. Надо было видеть ту картину. За щитами укрываясь, вытеснили женщин на вокзальную площадь, и давай лупить на просторе. Старушка по глазам узнала сына, когда он ей в лицо прикладом приложить нацелился: «Андрюша, – кричит. – Мать я твоя!» – и дрогнула рука бойца, в грудь ударил, ногой наступил, и поплатился… Уволили парня за слабохарактерность. Теперь ходит в больницу к мамане с упреками, а та уже и сама извелась: «Испортила сыну карьеру.»

– Странные люди, – Петрович нахмурился. – Подставляют левую щеку, получив по правой. Так что налоговый инспектор?

– Довел бабушек до ручки, разозлил. Натолкали в рот семечек и пирожков. «На, говорят, жри!» Накормили до смерти. Не догадались осиновый кол в сердце загнать. Тело сдохло, а вампир здесь. Третья категория, триста лет. Кастрат.

– Это… имя? – голос Никитенко осип и превратился в голос Мнимозины. – Колян, колись, что подсунуть пытаешься?

Теперь засмеялся Гульфик:

– Кастрат – это сущность. Предложи другу вечно кастрированную жизнь…

– Да он по три девки на нем вертит. Ради этого живет. Для него это второе я…

– Придется отказаться от «своего я», – злорадно усмехнулся Колян. – В пользу богатства и бессмертия – это не достойно, но, пожалуй, практично.