Вирджиния Эндрюс - Долгая ночь Страница 7

– Что случилось? – со слезами в голосе спросила она.

– Я упала в лужу по дороге в школу сегодня утром.

– О, бедняжка!

Она протянула ко мне руки, и я бросилась к ней в объятия, в ее утешительные поцелуи. Она повела меня наверх и сняла с меня платье и туфли.

– Твоя шея и волосы испачканы. Тебе необходимо принять ванну. Эмили нам об этом ничего не сказала. Она, войдя в дом, как обычно прошла в свою комнату. Я пойду и поговорю с ней, прямо сейчас, а ты пока прими ванну, – сказала мама.

– Мама, – позвала я ее, когда она уже направилась к двери.

Она повернулась:

– Что?

– Эмили сказала, что я ей не родная сестра, она сказала, что моей настоящей мамой была твоя сестра, которая умерла, рожая меня.

Я ждала, затаив дыхание в надежде, что мама будет все отрицать и рассмеется над такой небылицей. Но вместо этого она пришла в замешательство и стала очень озабоченной.

– О, Боже, – сказала мама. – Она же обещала.

– Что обещала, мама?

– Обещала не рассказывать тебе ничего, пока ты не станешь взрослой. О, Боже!

На мамином лице появилось такое выражение гнева, какого я никогда не видела.

– Капитан будет в бешенстве, узнав о ее поступке, – добавила она. – У этого ребенка есть одна очень плохая черта характера, и откуда она взялась, я уже никогда не узнаю.

– Но, мама, она сказала, что я ей не родная сестра.

– Я расскажу тебе об этом, дорогая, – пообещала мама. – Не плачь.

– Но, мама, значит Евгения тоже мне не родная сестра?

Нижняя губа у мамы задрожала, и мне показалось, что она сама сейчас расплачется.

– Я скоро вернусь, – сказала она и заторопилась прочь. Я прошлепала к своей кровати и забралась в нее.

Что в конце концов все это значит? Как это может быть, что мои мама и папа вовсе не мои родители, и даже Евгения мне не сестра? День, когда я впервые пошла в школу, должен был стать самым счастливым днем в моей жизни, но оказалось, что более ужасного дня у меня еще никогда не было.

Глава 2

Правды не утаить

Когда мама вернулась, я уже лежала в кровати, свернувшись калачиком и натянув шерстяное одеяло до подбородка. Меня бил жуткий озноб, да такой, что зуб на зуб не попадал. Даже завернувшись в шерстяное одеяло, я не могла согреться. Мне казалось, что я снова упала в ту холодную лужу.

– О, бедняжка, – с болью в голосе проговорила мама, поспешив ко мне. Она провела рукой по моей голове, убирая со лба волосы, поцеловала меня в щеку и вдруг выпрямилась. – Да ты вся горишь! – воскликнула мама.

– Нет, мама, мне хо… хо… холодно, – ответила я, но мама отрицательно покачала головой.

– Ты должно быть простудилась, проходив весь день в мокрой одежде. И теперь у тебя жуткая лихорадка. Учительнице следовало сразу отправить тебя домой.

– Нет, мама, мое платье было высушено, а мисс Уолкер поделилась со мной своими бутербродами, – сказала я. Но мама посмотрела на меня так, будто я несу чепуху, и покачала головой. Затем она положила ладонь на мой лоб и тяжело вздохнула.

– Ты просто пылаешь! Я должна послать за доктором Кори, – решила она и быстро вышла из комнаты, чтобы найти Генри.

С того времени, когда выяснилось, что у Евгении врожденная болезнь легких, любое, даже малейшее недомогание у меня, Эмили или у папы вызывало у мамы паническое беспокойство. В таких случаях она нервно расхаживала взад-вперед, ломая руки. Ее лицо было бледным, в глазах тревога. Старый доктор Кори приезжал к нам очень часто, и папа говорил, что лошадь доктора может найти дорогу к нашему дому с завязанными глазами. Иногда маму охватывало какое-то безумие, и она настаивала, чтобы Генри привозил доктора в нашем экипаже, не дожидаясь, пока доктор запряжет свой.

Доктор Кори жил в небольшом доме к северу от станции Апленд. Он был северянином по рождению, но когда ему было шесть лет, его семья переехала на Юг. Папа называл его «новообращенный янки». Доктор Кори был одним из первых жителей Апленда, который имел телефонную связь, но у нас телефона не было. Папа сказал, что, если он установит этот аппарат сплетен в доме, то мама большую часть дня будет проводить с телефонной трубкой, приклеенной к уху, а ему хватает и того, что она раз в неделю собирает всех этих «кур» в нашем доме «покудахтать».

Доктор Кори был маленького роста. В его огненно-рыжую шевелюру уже вкрались седые пряди, взгляд его миндалевидных глаз был полон дружелюбия и молодости.

Как только доктор обратил на меня свой заботливый взгляд, я тут же успокоилась. В его потрепанном саквояже из темнокоричневой кожи всегда были какие-нибудь лакомства. Иногда это были леденцы, а иногда – сахарные палочки.

Пока мы ждали доктора, мама приказала одной из горничных принести мне еще одно одеяло. Мне стало уютнее. Лоуэла принесла немного сладкого чая, и время от времени мама поила меня из чайной ложечки. Я обнаружила, что мне больно глотать, и мама еще больше встревожилась.

– О, дорогая, дорогая, – проговорила мама, – а что, если это скарлатина, или столбняк, или ангина, – всхлипнула она, начиная перечислять все возможные заболевания, о которых читала в медицинских справочниках. Ее мертвенно-бледные щеки были покрыты пятнами, а шея покраснела, что случалось с ней всегда, когда она очень расстраивалась.

– Не похоже это ни на скарлатину, ни на столбняк, – сказала Лоуэла. – Моя сестра умерла от скарлатины, и я знавала одного кузнеца, который умер от столбняка.

– О-о-о! – простонала мама. Она ходила от окна к двери и обратно, с нетерпением ожидая приезда доктора Кори.

– Я говорила Капитану, что теперь нам нужен телефон, но он такой упрямый.

Мама перескакивала с одной мысли на другую, пытаясь хоть немного отвлечься и успокоиться. В конце концов, после такого, казалось, вечного ожидания, доктор Кори прибыл, и Лоуэла спустилась вниз, чтобы проводить его. Мама подавила тяжелый вздох и сделала мне знак потеплее укрыться, когда доктор вошел в комнату.

– Не стоит так расстраиваться, Джорджиа, – успокоил он маму.

Доктор сел на кровать и улыбнулся мне.

– Ну, как ты, Лилиан, дорогая? – спросил он.

– Я не могу согреться, – пожаловалась я.

– О, я понимаю, но мы это исправим, – он открыл свой саквояж и достал стетоскоп. Доктор попросил меня сесть и поднять ночную рубашку, и я, ожидая прикосновения к моей коже холодного, как лед, металла, закричала еще до того, как он притронулся к моему телу стетоскопом. Доктор засмеялся и подышал на стетоскоп прежде, чем коснуться им моей спины. Затем он попросил меня глубоко подышать, чтобы прослушать мою грудь, и я дышала так глубоко, как только могла.

Мне измерили температуру, потом доктор попросил открыть рот и сказать «а-а-а», затем он посмотрел мои уши. Пока доктор Кори обследовал меня, мама с чувством рассказывала о том, что случилось со мной по дороге в школу.