Шэрон Кендрик - Мщение или любовь Страница 7

— Вы, наверное, думали, что такое случается только в кино, не так ли? — проговорил он. Роми не ответила и продолжала нажимать на кнопку с каким-то непонятным отчаянием.

— Позвольте мне вам сказать, — заметил он своим глубоким голосом, медленно выговаривая слова, — что если вы сломаете эту штуку, то может выйти больше вреда, чем пользы!

— Тогда что вы предлагаете мне делать?

Он лениво приподнял черную бровь.

— Для начала можно попробовать нажать кнопку сигнала тревоги.

Почему это не пришло в голову ей самой? Чувствуя себя несколько по-дурацки, она последовала его совету и была разочарована — хотя и не удивилась, — когда ровным счетом ничего не произошло.

Он придвинулся ближе к панели и стал изучать кнопки, сначала он нажимал их все поочередно, а потом — в различных комбинациях, словно человек, пытающийся подобрать пароль для входа в чужой компьютер. Но все усилия его оказались напрасными: лифт стоял на месте. Мужчина нахмурился.

— Возможно, что-то с электричеством, поскольку сигнал тревоги тоже не работает, — задумчиво прокомментировал он. — Хотя свет в кабине не погас, так что механизм, вероятно, работает от совершенно самостоятельной сети.

Его спокойствие почему-то разъярило ее. Как и то обстоятельство, что она ничего не понимала из его рассуждений!

— И это все, что вы можете сказать? — резко спросила она, повышая голос с каждым следующим словом. — Стоите тут и умничаете насчет электричества, когда мы застряли в этом лифте — одни!

— Не одни, а вдвоем, — поправил он и взглянул на нее, сощурив глаза. — И если вы будете впадать в истерику…

— Я не впадаю в истерику!

— Нет, впадаете! — с мягким упреком сказал он.

— Вы мне не запретите, если я этого захочу! — выкрикнула она. — Кто не впал бы в истерику, если бы застрял в лифте с абсолютно незнакомым типом?

Ленивая улыбка приподняла уголки его рта каким-то особым образом, отчего сердце Роми вдруг заколотилось.

— Значит, из-за меня вам не по себе? — насмешливо спросил он.

— Да, вот именно! И я не собираюсь принимать это тюремное заключение, хлопнувшись на спину лапками кверху! Опрометчивее высказывания нельзя было бы и нарочно придумать, и ответный блеск у него в глазах заставил Роми сильно пожалеть, что сказанного уже не вернешь!

— Какая жалость, — пробормотал он.

— Напротив, я собираюсь позвать на помощь, — нервно заявила она просто чтобы что-то сказать, все равно что… Лишь бы он перестал смотреть на нее так! Потом Роми с вызовом уставилась на него.

— Пожалуйста не стесняйтесь, — протянул он и небрежно ослабил узел своего шелкового галстука василькового цвета. — Кричите сколько вашей душе угодно, дорогая. Прильнув как можно ближе к двери лифта, Роми что было силы крикнула: «Помогите!» — и послушала, как этот крик откликнулся эхом внутри безмолвствующей лифтовой шахты, а потом замер глубоко внизу. Роми сделала вдох полной грудью и попыталась еще раз: «Помогите!» Но и на этот раз ее крик просто отозвался эхом в пустоте, оставшись без ответа. И тогда Роми охватил настоящий страх, от которого бешено забилось ее сердце.

— А почему вы не зовете на помощь? — с вызовом спросила она.

— Потому что там нет никого, кто бы мог нас услышать, — резонно заметил он. — Этим лифтом мало пользуются. Нам лучше подождать, пока кто-нибудь не окажется поблизости, и только тогда — кричать.

— Что, если мы никогда отсюда не выберемся? — пролепетала она, качнувшись вперед и вцепившись в лацканы его пиджака так, что побелели костяшки пальцев. Ее голос поднялся до высокой, ломкой ноты и, казалось, вот-вот сорвется… Она прильнула к нему. — Что, если мы умрем здесь от жажды или от голода?

— Не умрем. — Успокаивающим жестом он рассеянно погладил ее светлые волосы, лежавшие теперь у него на груди. — С нами все будет просто отлично.

Она быстро убрала вниз руки, которые занимались тем, что мяли льняные лацканы на его костюме!

— Нет, ничего не будет отлично! Мы отсюда не выберемся никогда! Я это точно знаю! Я…

Указательным пальцем он приподнял ее подбородок, так что она не могла избежать его пылающего, грозового взгляда.

— Классическое лекарство от истерики — пощечина. — Его нахмуренные брови постепенно разгладились, и на лице появилась медленная, настороженная улыбка. — Но мне что-то не хочется к нему прибегать. Во-первых, у вас такое красивое лицо…

Мягкость его низкого голоса чудесным образом в один миг развеяла весь ее страх. Красивое лицо? Роми порозовела от удовольствия, которое доставил ей комплимент, и тут же подумала, как, должно быть, жалко она выглядит! И потом, разве правильно говорить такие вещи женщине, которая обручена? Но когда она украдкой бросила взгляд на свою левую руку, то обнаружила, что забыла обручальное кольцо на туалетном столике в гостиничном номере. Не было никакого внешнего знака того, что она помолвлена! Значит, ей пора вести себя подобно взрослой женщине, которая к тому же собирается выйти замуж. Придав лицу самое умное выражение, на которое она была способна, Роми сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и ровным голосом спросила:

— И как же, по-вашему, мы отсюда выберемся?

Он пристально смотрел на нее сверху вниз, его лицо и тело вдруг напряженно застыли. Роми с содроганием заметила, что его холодные серые глаза твердостью и блеском напоминают стальной клинок. Неожиданно Роми осознала, что не слышит никаких обычных звуков — их заглушил шум пульсировавшей в голове крови. Поле зрения сжалось до маленького кусочка пространства, и Роми обнаружила, что видит только очертания его чувственного рта. Ей казалось, что этот властный рот приближается к ней, и на какое-то мгновение она с замиранием сердца подумала, что вот сейчас мужчина наклонит свою темноволосую голову и поцелует ее, — и осознала, что задерживает дыхание в ожидании… Но он вдруг засмеялся и как-то неловко переступил с ноги на ногу, словно ему было неудобно стоять.

— Боюсь, у меня нет готового решения. Так что нам просто придется подождать. Рано или поздно кто-нибудь обязательно заметит, что одного из нас нигде нет или что этот лифт основательно застрял между этажами.

— Да, конечно, — холодно сказала она и подчеркнуто повернулась к нему спиной, чувствуя себя вконец униженной, ведь она отдавала себе отчет в том, что всего мгновение назад ей очень сильно хотелось, чтобы он ее поцеловал. Неужели и он догадался об ее желании? Что это — еще одно проявление предсвадебной лихорадки? Неужели это нормально — хотеть, чтобы совершенно незнакомый мужчина схватил тебя в объятия и зацеловал почти до смерти? Крепко сжав губы, Роми уставилась на пустую стену — она испытывала отвращение к себе. Доминик смотрел на ее напряженные плечи и едва ли не физически ощущал, как тесное пространство лифта заряжается магнетизмом взаимного сексуального влечения. Он попытался дать разумное объяснение тому, что с ним происходит. За прошедший год у него почти не было времени думать об удовольствиях, так что это неодолимое желание схватить ее и прижать к себе могло быть просто реакцией его тела на такое добровольное воздержание. Он трудился на износ много месяцев подряд, взявшись в одной гонконгской юридической фирме за работу, для которой был слишком молод и не обладал достаточной квалификацией, но в которой добился абсолютного успеха, что удивило всех — кроме него самого. Ибо Доминик был полон решимости преуспеть и стать первым из своей семьи, не знающим страха перед судебными исполнителями. Он вырос в бедности — в самой настоящей бедности, — живя с матерью, которая была настолько гордой и суровой, что позволяла своему единственному ребенку голодать. И Доминик навсегда запомнил, что такое голод. Память об этой великой ноющей пустоте у него под ложечкой гнала его вперед и вперед. Он поклялся, что остановится лишь тогда, когда заработает достаточно, чтобы ему никогда больше не пришлось испытать голод. Вся беда в том, что своей цели он достиг уже давно, но намеренно как бы не замечал этого. Его жизнь была целиком отдана работе. Женщинам не находилось места в его мире. Они лишь отвлекают своими обольстительными глазами и нежной плотью. А такие женщины, как эта — с волосами цвета светлого меда, которые, будто лунный свет, стекают на ее торчащие, высокие молодые груди, — ну, эта… Доминик вполне мог себе представить, что ему никогда больше не захочется работать, если он все на свете позабудет в ее объятиях. Конечно, время от времени он с кем-то встречался, но то были отношения, которые он мог держать под контролем. Полностью. И по этой причине он был склонен заводить романы с женщинами постарше. С женщинами, которые знали, что к чему. С женщинами, перешагнувшими за тридцать, сделавшими карьеру и не стремившимися найти постоянного партнера. Во всяком случае, именно так они всегда говорили ему вначале. Спустя три месяца, когда они пускались в разговоры о младенцах и доме, Доминик бывал вынужден мягко закрывать очередной роман. Остепениться и обзавестись семьей просто не входило в его планы в этот период жизни, и он иногда спрашивал себя: а будет ли он вообще когда-нибудь строить такие планы? Ведь в свои детские годы он не знал ни счастья, ни уверенности в будущем и потому не имел представления о том, как это все создать. Он переступил с ноги на ногу, почувствовав неудобную тяжесть нарастающего желания, но смотреть, к сожалению, было некуда, кроме как на источник этого желания. Глаза его невольно остановились на чистой и четкой линии ее шеи. Отметили, как ее простая голубая тенниска и джинсовая мини-юбка облегают стройную фигурку со всеми надлежащими изгибами. Надо же, какая она юная и красивая! И какой немыслимо невинный у нее вид! Но нет, невинной она быть не может, твердо решил он, если судить по тому взгляду, каким она только что на него посмотрела. Этот взгляд выражал явное «приглашение к танцу». Такое случалось с Домиником настолько регулярно, что обычно оставляло его равнодушным, как бы красива ни была женщина. Однако почему-то с этой женщиной ему требуется вся его сила воли, чтобы не поддаться соблазну ее приглашения.