Наталья Сафронова - Лабиринты любви Страница 7

В первый отпуск весной дали путевку на турбазу в Красную Поляну, и полетел я вольной птицей над облаками в Адлер. А там в горах тридцать человек заезда — это отряд. Через пять дней в поход. Сборы, художественная самодеятельность, инструктор с гитарой, водка в рюкзаках… Дошли до приюта: домики дощатые, столы по навесом, костры и такая воля-вольная — ни дежурного офицера, ни дежурной по корпусу, иди куда хочешь и к кому хочешь. Я так вольно и нежил никогда. Высоцкого пели, под «Спидолу» танцевали, а чтобы уединиться, достаточно было шагнуть в сторону из круга света от костра. А там тьма, звезды чуть выше сосен, холодный воздух, которым можно водку занюхивать. На всю жизнь запомнилось: рыжие языки костра и рыжий хвост девчонки. Одной. Других я даже не разглядел толком. «Люда. Живу в Чехове. Нет, путевку папа достал. Да, он служит. Нет, уже закончила. Не скажу. Тушенки нет, только килька осталась и томатный сок. Гулять? А мы разве не гуляем?»

Я помню этот разговор, и ночь, и утро, так, будто ставлю кассету и смотрю все это еще и еще на экране. Вижу, как она держала алюминиевую кружку, как натягивала куртку на поджатые коленки, как высовывала из глубины рукава испачканные пальчики, чтобы взять с моей ладони дымящуюся печеную картошку, которая жгла мне руку. Но еще сильнее меня что-то жгло изнутри. Я не знал, что, но чувствовал, что душа моя покрывалась от этого жжения волдырями.

Я влюбился. Но это меня не так потрясло, как то, что и она не осталась равнодушной. Любовного опыта у меня не было никакого. Ни в смысле чувств, ни в смысле действий. Я смотрел на нее, не отрываясь, таскал ей вещи, ждал, брал за руку. Ну, в общем, делал все то, что мальчишки постигают еще в восьмом классе. Походной вольницей мы не воспользовались, просто еще не дошли до нужной фазы отношений, хотя совсем не расставались. А когда перешли через перевал в Кудепсту, там были другие порядки, построже. В столовой нас посадили в разных залах, и я не смог добиться, чтобы меня пересадили к ней. Так и мучился в разлуке по три раза в день. Нервничал, когда официантка тянулась медленно, боясь развалить четырехэтажную конструкцию на тележке. Мне все казалось, что Люда поест и уйдет. А где тогда ее искать? Я паниковал, выскакивал из-за стола с полным ртом, заходил в ее зал, чтобы издалека поглядеть, поела она или нет. Если ее не оказывалось на месте, я тут же терял слух и весь превращался в зрение, вернее, в этакий суперлокатор, который сканировал пространство для обнаружения «объекта». Мой «объект» чаще всего находился в кустах, но не для маскировки, а просто она кошек кормила, которых во множестве бродило вокруг столовой. Она их любила, возилась с ними, разговаривала, любовалась ими. Но своей мы так потом и не завели из-за меня. Все откладывали, когда работа будет поспокойнее, без разъездов.

Одним словом, я так тогда привык, чтобы она все время рядом была, что уже ничего не мог с собой поделать. Когда мы вернулись в Москву, я каждый вечер в Чехов ездил. В шесть заканчивал работу, в девять был в Чехове. Она встречала меня на станции, мы гуляли, я провожал ее и уезжал на электричке в 22.48 совершенно счастливый. Так продолжалось несколько летних месяцев и если бы не ее отец, наверное, могло продолжаться до сих пор. Но отец однажды ее не пустил. Казалось, на мою голову обрушилось небо. Я метался по Чехову, искал ее, потом решился зайти за ней. Зашел несчастным влюбленным, а вышел счастливым женихом. Папаша ее, пусть земля ему будет пухом, служил в МВД. Организовал все четко. Мать ворчала: «Пускай получше узнают друг друга». А он: «Государство определило для этого срок — два месяца со дня подачи заявки в ЗАГС, вот и хватит. А там жизнь покажет». Так и решили. Я, как положено, подал рапорт, что хочу жениться, и еще он мне велел написать рапорт о переводе в их ведомство по специальности. Тогда можно было переходить без потери звания. Меня как-то очень быстро и незаметно перевели, в должности я не потерял, а в деньгах даже немного выиграл.

На новом месте незадолго до свадьбы меня вызвал кадровик, выбор одобрил, сказал, что готовится мой перевод в другой отдел. Велел стараться и оправдать, тем более что в очередь на квартиру меня к зиме поставят как молодого специалиста. «Если с потомством тянуть не будешь, так и двухкомнатную сможешь получить. Так что и тут старайся», — хохотнул он. От этой в общем-то невинной фразы я покраснел, задохнулся, внутри у меня не осталось ни капли крови, вся прилила к голове, язык отнялся, на глазах выступили слезы, меня накрыла какая-то раскаленная волна. Зубков глянул на меня и уже откровенно заржал: «Э, да ты, видать, уже и так стараешься. Но не тушуйся, дело-то молодое. Иди». «Есть», — выдавил я и вышел из кабинета.

Как делаются дети, я знал только теоретически. Свадьба была назначена на 17 октября, пятницу, а что мне делать, когда этот день закончится, я не знал. Свадьбу гуляли в Чехове, и нам были заказаны билеты на поезд, чтобы я мог второй день отгулять с моими родными в Перми. Ни в поезде, ни дома у матери, ни потом еще какое-то время решить столь мучившую меня проблему я не мог. То она боялась, то я боялся, то было больно, то негде. Я дошел до полной трясучки, на работе меня звали «молодоженом» и ничего не поручали, так как было очевидно, что я не в себе.

Наконец однажды вечером я приехал в Чехов. Люда ждала меня одна. «Пошли, хватит мучиться». Я начал что-то говорить, она положила свои пальчики мне на губы: «Не отвлекайся!» Это прикосновение так меня возбудило, что до спальни мы не дошли. Потом, правда, дошли, через какое-то время собрались попить чайку, но снова отвлеклись. Я вошел в то состояние, о котором говорят: «В рукавицах не оттащишь».

Еще раз такое было со мной после ее похорон. Прожили мы все восемнадцать лет, словно молодожены. Как и обещал Зубков, меня перевели в другой отдел, в центральном аппарате, и стал я мотаться по командировкам. Уезжал на несколько месяцев, а чтобы не скучать одной, Люда на это время перебиралась к родителям. А Элька со дня рождения жила у бабушки с дедушкой постоянно. Незамужняя Людина сестра Галя очень любила с ней возиться. Я возвращался из командировки, и Люда переезжала ко мне в Москву. Мы все время до следующей моей командировки не расставались. Она была портнихой, обшивала жен в городке, так что свобода у нее была полная. Элька росла не на моих глазах. Она приезжала в гости, иногда ездила с нами отдыхать.

В тот раз мы тоже собрались в санаторий, Люда стала сдавать анализы, и оказалось, что у нее что-то не так с кровью. Я уехал в очередную командировку, она легла на обследование, а когда вернулся, то Люда уже никого не узнавала. Да и я ее узнать не мог. В той покрытой язвами, худой страдающей женщине, которая лежала на больничной кровати под моей фамилией, не было ничего от моей веселой красивой жены. Голоса я ее не слышал, глаза были закрыты, волосы из блестящих рыжих превратились в бурые космы. На следующий день мне позвонили на работу из больницы и сообщили, что моя жена скончалась час назад.