Галина Щербакова - Прошло и это Страница 7

К чему это она? Ах, потрогала горловую ямку. Нет, что-то было до того, раньше. Как тяжело, грузно уходила сейчас племянница, хоть ей еще и сорока нет. И все у нее не слава Богу. И эти мысли, слова. «Быть красивой в гробу», Надо же такое ляпнуть. Надежда хорошо помнит свою покойную мать, когда та носила мать Ольги, хорошо помнит и ее похороны, на которых Ольги не было. Ольга не могла тогда приехать бабушку хоронить. У Катьки была двусторонняя пневмония. «Не могу, – сказала она по телефону мертвым голосом, – у Катюшки сорок держится третий день». И положила трубку.

Вот Надежда на похоронах матери была в полной силе и красе. В обкоме ей дали черную «Чайку». Посмотреть на «Чайку» собралась уйма народу. Процессия выглядела так, будто хоронят блестящую машину, потому как народ скорбно прицепился именно к ней и не хотел становиться иначе. В городе шахт и смертей машина оказалась важней смерти древней старухи, которая мелко выглядела в плывущем на полотенцах гробике.

Ах, эти тихие бабушки с провалившимися ртами, которых уносят на полотняных полотенцах навсегда. Что они не успели нам сказать, о чем промолчали, какие секреты засыплет за ними земля? Секреты есть всегда.

Последнее, что слышала мать Надюрки в этой жизни, был скрип тормозов «Чайки». И хоть видеть ее она уже не могла, но звук этот она ждала всю свою жизнь. Поэтому и отошла в счастье.

…Была еще та, первая мировая война, и она, мать, – в возрасте своей правнучки Катьки. Сынишку до двух лет приходилось кормить грудью, потому как больше нечем. Но, слава Богу, молока в ней – как у хорошей козы. Ее мать тогда сказала: «Бросай кормить. Высосет из тебя жизнь. Он уже бегает, не сдохнет. Сходи-ка лучше к тетке в Юзовку, может, пшенку найдешь или макуху. Оттуда несут. А пацан как раз отвыкнет за три-четыре дня от сиськи».

Пешком тридцать километров в одну сторону. Пошла. И где-то посередине пути догнала ее машина. За рулем сидел парень. С рыжими, как огонь, глазами. Пригласил в машину. Села без страха, сняв опорки, в первую в своей жизни машину. Смущали только собственные черные пятки в дырках носков. Она их прятала под себя, под широкой юбкой. Села и не заметила, как пошли по груди разводы от молока, что бежало само по себе.

И тогда желтоглазый парень свернул с дороги в кусты, задрал ей платье, увидел это изобилие и, как дитя, взял грудь. Она обмирала от удовольствия, и ей не хотелось конца этого счастья, а его и не было. Потому что в одной женщине уйма удовольствия, и он легко нашел раздвинутое, вкусно пахнущее лоно. И она так втянула его в себя, что он аж застонал. А потом они рыдали, потому что не могли расстаться. Ни в какую Юзовку она не попала, он довез ее почти до дома, и она вернулась вся сверкающая от наслаждения, любви и нежности, с рюкзаком с непонятными продуктами. Сказала, что нашла на дороге. А через девять месяцев в ноябре родила двойню: мертвого мальчика и живую, вертлявую Надюшку. Девчонку с фантастическими рыжими глазами. Муж был полный олух, война перепутала ему мозги, и он не сомневался, что Надюшка его дочь. А чья же? Он же когда-то заезжал на побывку? Заезжал. А то, что совсем в другое время и сутки был пьяный, так зачем ему об этом напоминать? И кому?

И в свой последний миг старушка-грешница услышала скрип тормозов. Всю ведь жизнь ждала. И вот дождалась. Можно было отъезжать. И она отъехала абсолютно умиротворенной. А то, что в кареглазом роду появились рыжие рысьи глаза, так это ж природа! Она такие фокусы выкидывает, если, конечно, у нее возникает интерес поиграться.

…Катька, которую зачем-то хотела видеть Надюрка, шла недалеко от ее дома. Боковым зрением отметила башню, где жила старая родственница, которая ей как бы кривая бабушка. Мать совсем достала: зайди да зайди к Надежде, а на хрена она ей? Бабка! Катька же в последнее время то ли дурела, то ли умнела, это ведь не сразу разберешь.

Все началось, когда с веселым шипеньем вошла в люк возле подъезда грязная весенняя вода и чавкнула. Тут и случилось нечто – с грязью что-то исчезло. До этого все было грамотно, как у людей: жизнь и смысл-интерес, голова и шляпа, кастрюля и крышка. И вдруг – раз, крышка слетела и интерес сделал ручкой – хлюпнул грязью из люка и как бы сказал: иди-ка ты без меня!.. Было странное ощущение потери, а с другой стороны, легкая бабочность, которая крылышками бек-бек-бек… Катька, конечно, подумала: к чему бы это? Но как естественно, от природы ленивый человек, она выбрала то, что проще. Смысл (а она сразу смекнула, что ушел смысл) был ей на фиг не нужен. Жизнь без него стала легче, бездумнее, просто прелесть, а не жизнь, даже с менструациями, соплями и перхотью вместе взятыми. Да ну его, к черту, смысл, потерялся – и на хрен.

Жизнь перестала требовать ответов на идиотские «зачем?», «во имя чего?», «какова цель?». Жизнь самим своим существованием отвечала или не отвечала на все вопросы, иногда и очень неглупо отвечала, а иногда как дура. Но Катька все-таки прожила с интересом девятнадцать лет, и на дурные ответы она научилась орать и отбивать их ногой. Отлученный от дома – ее головы – интерес бежал опрометью, а освобожденная от него жизнь валилась на спину, как Катькин кот, когда он был сыт и почесан за ухом.

Вот такую девочку и примите за основу. Смысл забрал с собой много чего: любопытство к людям, мысли о завтрашнем дне – а вдруг его, дня, вообще не будет? Все горит, все рушится, земля проваливается под ногами, а самолетики – тю-тю! – сыплются на головенки, переполненные тем самым смыслом – построить дом, посадить дерево, кого-то там родить… Ну, и где все это после самолета?

В семье Катьки перемен в ее физико-психическом устройстве или там мировоззренческой установке не заметили. Мать крутилась на двух работах, отец, биолог по образованию, сторожил автобазу какого-то крупного банка – он носил черные очки и отрастил страшненькую бородку, чтоб и следов «верхнего образования» на нем не осталось. Следов и не осталось. В доме Катьки кроме родителей жил еще кот Ефим и гадюка – гадюка не в смысле рептилия, а в смысле характера – Люська, младшая сестра. Но жизнь портила Катьке, как столетняя бабка-ежка. Вот она-то как раз и унюхала нечто новое в составе крови сестры и все лезла с вопросами типа: «А тебя, случайно, не трахнули в подъезде? Меня вот трахнули». – «Что?! – не своим голосом кричала Катька и хватала Люську за горло. – Кто? Где? Когда?» Та вырывалась, сильная девчонка, и кричала: «Поверила, дура, поверила, дура!» И они дрались по-настоящему, до первой крови из Катькиного носа.

В общем, Люська размышляла, что же такое потеряла Катька, если у нее глаз стал какой-то стылый и с неподвижной мутью. Но назовите хоть одного идиота, который сразу сообразит, что такое случается от потери интереса к жизни! А Люська была еще малолетка. Не сообразила.