Маргарет Роум - Холодная страсть Страница 7

Она села в постели и сразу же полностью проснулась, лишь только значение происшедшего дошло до нее. Она вспомнила и другие ирландские голоса — женский — имя женщины было Кэт, — но других имен она не знала, за исключением, конечно, дяди; его акцент всегда становился тем сильнее, чем ближе он находился к Ирландии: прошлой ночью его речь превратилась в почти непонятный провинциальный — ирландский — говор! Она выбралась из старомодной кровати с балдахином и пошла через комнату к окну, но на последних шагах пошатнулась, когда на нее нахлынула волна головокружения. Задыхаясь, она тревожно ухватилась за тяжелую штору, закрывавшую окно, и из последних сил попыталась раздвинуть эти громоздкие полотнища пошире. Ее худшие опасения подтвердились. Окно как бы обрамляло картину, по многим характерным особенностям которой можно было заключить, что они, как она знала, могут принадлежать только одной-единственной стране в целом мире; и одному-единственному графству. Сотни раз она слышала описание взлетающих вверх и снова опускающихся холмов, густо поросших травой, которые теперь она видела вдали слева от себя, и молочного цвета озера, угнездившегося ниже и меняющего свой цвет вслед за небом. Справа от нее были усыпанные валунами горы, которые, как ей было известно, давали среди своих зубчатых гребней приют царю птиц — орлу. Когда она посмотрела вниз, то представила себе, что должен ощущать орел, когда он разглядывает местность из своего гнезда, которое находится в поднебесной выси. Дом прикрепился высоко, почти у вершины утеса, немного сбоку; скалистый склон утеса, казалось, падал ниже ее окна и исчезал внизу, в волнах океана, который пенился и волновался вокруг подножия утеса. Скалы, бывшие, несомненно, много лет тому назад единым целым, образовывали цепкие когти, выдававшиеся, как пальцы скелета, в кипящее море, и среди темных расщелин и глубоких трещин раздавались вздохи ветра, и, вместе с сердитыми криками кружащих над ними морских птиц, они сливались в нестройные стенания, отражавшиеся от скал вновь и вновь.

Какой-то шум за спиной заставил ее обернуться так резко, что она чуть не потеряла равновесие и опять ухватилась за тяжелую штору, чтобы не упасть, а ее испуганный взгляд искал в комнате источник этого шума.

— Боже правый, милая! — Старая женщина, вошедшая в комнату, поставила поднос, который она несла, и поспешила к ней. — Тебе не следует подниматься с кровати, совсем нельзя, совсем.

Она крепко взяла Джорджину за руку и твердо направила ее вперед.

— Сам-то прогонит меня, если ты схватишь простуду в его собственном доме после всей дороги из Англии!

— Сам? — Спутанное сознание Джорджины ухватилось за этот кусок информации и требовало новой и новой.

Старуха энергично закивала головой.

— Будь спокойна, именно Сам принес тебя в своих собственных руках сюда прошлой ночью, и именно он сказал мне: Присмотри за ней, Кэт. — И именно этим я и занимаюсь. Так что возвращайся в постель, доченька, и проглоти-ка вот этот завтрак.

Запах хрустящего поджаренного бекона, поднимавшийся от подноса, напомнил Джорджине, что она голодна, как волк, так что без всяких колебаний она исполнила приказ Кэт, говоря себе, что после того, как поест, будет более подходящее время для начала требования ответов на вопросы, готовые сорваться с ее языка.

Кэт дежурила у кровати, определенно желая увидеть, что каждый кусочек съеден, и с жадностью уплетая сытную еду, Джорджина украдкой изучала своего надзирателя. Кэт могло быть сколько угодно лет — от шестидесяти до девяноста. Ее лицо было отмечено чертами терпеливости, однако на тонкой мягкой коже не было морщин, пока она не улыбнется. А иногда, когда уголки ее рта приподнимались в улыбке, появлялись морщины, оставляемые смехом, причем с такой непреднамеренной быстротой, что сразу можно было распознать, что только долгие годы таких упражнений могут привести к столь неизгладимым результатам. Она была хрупкого телосложения с широкими бедрами и большим бюстом, ее руки были грубы и покраснели от многолетней работы, хотя, судя по тому, что она что-то напевала с закрытым ртом, пока терпеливо дожидалась, когда Джорджина окончит свой завтрак, ее жизнь в подобострастном служении не привела к появлению у нее какой-либо горечи. Джорджина решила, что ее возраст можно оценить точнее по манере одеваться: широкие юбки, ниспадающие до верха ботинок с высокой шнуровкой, и легкий платок, перекрещивающийся на груди над строгой блузой, скрепленной на шее брошью витееватой формы из тонкой позолоченной проволоки. Все увиденное создавало законченный образ, охарактеризовать который можно было одним словом — матушка.

Джорджина решила, что никому не следует опасаться той, которая отмечена такими признаками материнской привязанности, и почувствовала к ней симпатию.

— Скажи-ка мне, Кэт, что я делаю здесь, в этом доме?

Кэт с удивлением посмотрела на нее.

— Как! Твой дядя, Майкл Руни, привез тебя сюда выздоравливать после твоей мерзкой болезни, ты разве не знаешь?

Ее проницательные глаза смотрели в глубину сероватых глаз Джорджины на подчеркнуто бледном лице, и следы досады появились на лице Кэт.

— Это самое умное, что сделал до сих пор этот бездельник, держу пари. Лучше нашего воздуха для исцеления больного тела и быть не может, а ты выглядишь так, что тебе его понадобится немало, милая. Да что у вас в семье глаз ни у кого нет что ли, что никто не увидел, как плохи твои дела, пока ты не приехала сюда?

Она кляцнула зубами и, не дожидаясь ответа, наклонилась за пустым подносом.

— Но не волнуйся, — успокоила она Джорджину перед уходом, — к тому времени, как ты будешь уезжать, ты станешь самой лучшей девушкой в Ирландии! А теперь иди, поспи еще немного, а позже, если будешь в силах, можешь подняться на часок перед ленчем.

Джорджина открыла было рот, чтобы возразить, но сразу же изменила свое намерение, и снова опустилась на подушки. Еда пошла ей на пользу, она чувствовала себя как следует освежившейся, и разум ее наконец-то начинал работать нормально, но ей надо было накопить сил перед той битвой, которая, как она предвидела, начнется, когда она потребует от своего дядюшки, чтобы он немедленно возвратил ее прямо в Англию. Поэтому она последовала совету Кэт и опять улеглась отдыхать.

Через пару часов она проснулась, чувствуя себя так, как уже не чувствовала несколько месяцев, и более чем готовая к встрече с дядей Майклом. Когда она поднялась с кровати и выпрямилась, то с восторгом обнаружила, что слабость исчезла из ее конечностей, а туман — из головы. Она направилась к двери, за которой обнаружила ванную комнату, и, к ее радости, когда она повернула кран, вода оказалась достаточно горячей, чтобы можно было выкупаться. Она опустилась в старомодную ванну, радуясь мягкости воды, потом вытерлась досуха и вернулась в комнату в поисках одежды. Майкл не забыл ничего. В ящике высокого комода она выбрала мягкий голубой свитер, в гардеробе нашла кремовую юбку. Туфли, колготы, белье — все было там, где обычно, а щетки и гребешки нашла на туалетном столике у трюмо. Она провела время, наслаждаясь непривычной роскошью свободы от постоянного давления, наверное, впервые в жизни, и праздно сидела, расчесывая свои черные волосы до тех пор, пока они не стали достаточно гладкими, чтобы их можно было уложить в ее обычную прическу. Наконец она почувствовала себя готовой спуститься вниз, подошла к двери, нажала на ручку и вышла в коридор, чтобы начать поиски Майкла.