Елена Кондаурова - Хранительница (Там, за синими морями…) Страница 7

Мазь у Загена и правда была хорошая. Большинство ран уже покрылось коркой, и воспалений нигде не было видно.

— Теперь ногу давай. — Сказал Таш, закончив со спиной.

— Ногу? — Удивилась она. — Какую ногу? Зачем?

— Ту ногу, которую ты браслетом натерла.

— А, ну да.

Рил выпростала из-под одеяла левую ногу. Рана на ней была, но она уже почти затянулась. Таш стал мазать ногу, стараясь не смотреть на рабыню, мучительно покрасневшую от смущения. Ее нога выглядела в его руках, как игрушка. Не удержавшись, он провел пальцами по подошве. Рил от неожиданности дернулась, а потом расхохоталась.

— Щекотно! — И вырвала ногу из его рук, тут же упрятав ее под одеяло.

Таш посмотрел, как она смеется, и понял, что пропал. От смеха она хорошела неимоверно. Непрошенный жар, возникший в груди, волной прокатился по телу, отчего он на секунду почувствовал себя беспомощным. Это было странно, и Таш замер, не зная, как на это реагировать.

Заметив, что он не смеется, Рил смутилась и замолчала. Ее хозяин сделал над собой усилие и отвернулся. Потом встал с пола и направился к стоящему в углу сундуку. Вытащив из него одну из своих рубах, он бросил ее на кровать.

— Надевай пока это, потом куплю что-нибудь. Ты есть хочешь?

Она кивнула.

— Хочу.

— Пойду поищу. — И Таш направился к дверям, но Рил окликнула его.

— Господин Таш! А можно задать вам вопрос?

Он остановился.

— Ну?

Она с отчаянием посмотрела на него.

— Что вы собираетесь со мной делать?

Он пожал плечами.

— Да ничего. Живи, да и все. Будешь помогать моей служанке. Продавать, кому попало, я тебя не буду, а захочешь замуж выйти — держать не стану. Приданое дам и присмотрю, чтоб не обижали. Еще вопросы есть?

Вопросы были.

— А разве рабыня может выйти замуж? — С безмерным удивлением спросила Рил.

— Это же Ольрия! Здесь может.

И, оставив свою рабыню размышлять о странностях ольрийской жизни, Таш направился на кухню. Последние два года у него была служанка, и он совсем отвык от готовки, хотя раньше обслуживал себя сам. Но теперь он то ли все забыл, то ли у Дорминды были иные принципы ведения хозяйства, но найти поесть было невозможно. Его улов был беден. Кроме куска вареного мяса, хлеба, яблок и кувшина кваса он ничего не нашел. Он сложил все это на тарелку, надеясь, что Дорминда скоро появится и не даст им умереть с голоду, и пошел обратно. Он не знал, чем кормил ее Какон, но только Рил обрадовалась даже такой еде. Правда, съела она, на взгляд Таша, совсем немного. Так, поклевала чуть-чуть, а после этого ее стало клонить в сон. Таш заметил и хотел уйти, но она опять остановила его в дверях.

— Господин Таш, можно еще вопрос? Тот человек, у которого вы меня купили, может, он знает что-нибудь обо мне? Ну, хотя бы, откуда я и как меня зовут. — Она замолчала, не решаясь попросить его об услуге.

Таш, не поворачиваясь к ней, спокойно ответил:

— Может, он и знал что-то, но сказать это он уже не сможет. Он вчера умер.

Рил открыла рот, чтобы опять что-то спросить, но он уже вышел. А еще через минуту она спала.

А Таш пошел будить Загена. Нечего дрыхнуть, рассвет уже. И так проспал все на свете, старый алкаш. Кое-как растолкав своего друга, Таш потащил его на кухню и налил еще вина. Тот выпил и постепенно стал приходить в себя. Мутные глаза прояснились, а руки перестала сотрясать дрожь.

— Ты извини, Таш, я, кажется, вчера перебрал. — Просипел он.

— Да уж. — Вынужден был согласиться Таш.

— Как там твоя рабыня, спит?

— Да, теперь уже спит.

— И что ты собираешься с ней делать? Для себя оставишь или продашь?

— Нет, продавать не буду. — Покачал головой Таш. — Да и себе тоже не возьму. На кой мне эта головная боль? Я слишком старый для таких дел. Она же девчонка совсем. Нет, пусть так живет. Я ее замуж выдам за приличного парня.

Заген не поверил своим ушам.

— Таш, ты совсем спятил или притворяешься? Просто так отдать такое?

Таш усмехнулся.

— А что, могу себе позволить! Она обошлась мне всего в тридцать монет.

— Нет, ты окончательно рехнулся на старости лет! — Возмутился Заген.

— Предлагаешь взять ее себе и дожидаться, когда она сбежит с каким-нибудь сопляком? После меня он на ней, ясное дело, не женится и, скорее всего, дорога ей будет в бордель. Ты этого хочешь?

— Нет, но ведь можно же как-нибудь по-другому?

— Интересно, как?

— Продай ее кому-нибудь богатому в содержанки.

— И что бы потом, когда она ему надоест, он продал ее в бордель? Нет, Заген, ты сам понимаешь, что все это ерунда.

— А просто так, неизвестно кому отдать такое чудо, это не ерунда?

Таш покачал головой.

— Нет, я уже решил. Пусть живет, как сама захочет. Ты прав, она действительно чудо. Грех ее ломать. Я тебя вот о чем хочу попросить, Заген. Если она решит замуж идти, то ей девственность нужна будет. Сделаешь ей?

— Еще чего! — хмыкнул Заген. — Ничего я ей делать не буду.

— Это почему еще? Только не говори, что не умеешь! Все знают, что к тебе за этим постоянно девки бегают.

— Ну, всем делаю, а ей не буду.

Таш помрачнел.

— Я заплачу, сколько скажешь.

— Дурак ты, Таш! — Скривился Заген. — Я не буду ей ничего делать потому, что ей это не нужно. У нее все на месте.

— Шутишь? — глаза у Таша полезли на лоб. — Этого не может быть. Ты бы видел ее прежнего хозяина!

— Ладно, Таш, — сказал лекарь, поднимаясь из-за стола, — про ее хозяина тебе лучше знать, а я за свои слова отвечаю. Ну, мне пора. Я зайду к ней попозже.

Заген ушел, а у Таша размышлять над этим времени тоже не было, потому что пришла его служанка. В нескольких словах он рассказал ей, что произошло, и объяснил, что ей делать с его новой рабыней. Дорминда внимательно слушала и кивала. Несмотря на свою вечную болтовню и ворчание, она была женщиной надежной, и Таш мог на нее положиться. Со спокойным сердцем он оставил на нее Рил, а сам отправился по делам.

Глава 2

Прошло несколько дней. Раны рабыни почти зажили и уже не так беспокоили ее. Заген разрешил ей потихоньку вставать и выходить гулять. Таш послал было Дорминду в лавку за одеждой, но она принесла такую рухлядь, что Таш возмутился.

— Это еще что за тряпки? Ты что, не могла ничего получше найти?

— Это совсем не тряпки! — Уперлась Дорминда. — Вещи все хорошие, крепкие. Правда, ношеные, но это ничего, я постираю. Она же рабыня, ей положено такие носить. А нарядите — подумают, что она содержанка. — В голосе Дорминды прозвучало нескрываемое осуждение. В чем — в чем, а в поддержании моральных устоев она всегда была крепка, как скала. Только Ташу на эти устои было плевать.